Владимир Колычев - Палач мафии. А теперь Горбатый!

Воровские понятия в самом деле стояли на основах справедливости. Только справедливость эта какая-то корявая и однобокая. По сути, тюрьма – это джунгли. Здесь главенствуют сильные матерые волки. И они решают, что справедливо в этом жестоком мире, а что нет... Выводы напрашивались сами. Хочешь жить достойно, сам стань волком. Хищным и жестоким. Научись стоять за себя и подчинять других. И самое главное, нужно уметь спрашивать за любое, даже самое мало-мальское, оскорбление. Особенно это касалось Роберта. Он горбун. И если он даст слабину, над ним будут смеяться зло и жестоко. Если же он станет сильным, ни одна падла даже косой взгляд не посмеет бросить в его сторону.

Воровской закон стоял на справедливости, а справедливость строилась на силе – злой, жестокой и порой беспощадной. И Роберт должен был к этому привыкать...

Самый гуманный суд в мире приговорил его к трем годам заключения на общем режиме. И Роберт пошел по этапу.

Воровской суд помиловал его. Его не стали приговаривать к высшей мере через опущение, как это делали с насильниками.

Он жил на общих правах. Никто его не жалел и поправок на инвалидность не делал. И он сам никого не щадил. Все менты стали его врагами. Все зэки – братьями. Опущенные – изгоями. Он принял арестантские законы и жил по ним. И жил неплохо. Никто не издевался над ним, не оскорблял.

Но как чувствовал Роберт, что это до поры до времени.

После карантина их распределили по отрядам, развели по баракам-общежитиям. Это лучше, чем тюремная камера. Просторное помещение, аккуратно заправленные шконки в два яруса. Свежевыкрашенные стены, полы – приятно пахло краской. На окнах занавесочки, цветочки... И два хищных типа приблатненного пошиба.

Один из них с ходу наехал на Роберта:

– Ты, чмо горбатое, тебя че, исправляться сюда отправили, гы-гы? Менты че, не врубают, что горбатого только могила исправит, гы?

Это оскорбление. И если Роберт хочет оставить за собой уважение, он должен смыть его кровью. Хотя это и необязательно. Если, конечно, этот подонок не попросит у него прощения.

– Ты, я вижу, пошутил, – тихо с достоинством сказал он. – Плохая шутка. Извиниться надо.

– Перед кем, перед тобой? – захохотал тип.

Но смех его тут же оборвался. Лицо его разгладилось, взгляд опустел. И сам он обмяк. И на глазах у всей толпы начал медленно опускаться на колени.

– Извини... Извини, братан, – глядя куда-то перед собой, бесцветным голосом выдавил он. – Я пошутил. А шутка плохая... Извини...

– Больше так не делай, – сказал Роберт.

И отвел от него парализующий взгляд.

Приблатненный тип очнулся, пришел в себя. Лихорадочно огляделся по сторонам. Под шум толпы вскочил с колен.

До него дошло, какую злую шутку сыграл с ним Роберт. Он понимает, что ему теперь никогда не подняться с колен в глазах людей. Но все же пытается взять реванш.

– Ах ты, падла! – Он с ревом выхватил заточку из-за голенища кирзача.

И ринулся на Роберта. Только при этом зачем-то расставил в стороны руки. Видно, собирался полоснуть его с размаху.

Этот удар показал ему Павел Трофимович. И все девять лет после школы от нечего делать Роберт набивал кулак на стволах деревьев. Он умел бить резко, сильно. И сейчас доказал это...

Он ударил его кулаком в сердце. На выдохе. Парень замер, выпучил глаза и выронил из рук заточку. На пол падал его труп...

За этот выпад Роберт попал под статью. Выездной суд добавил к его сроку два дополнительных года.

Но еще до этого состоялся воровской суд. И он добавил Роберту... уважения и авторитета.

Эти пять лет он прожил в чине авторитетного мужика. В отрицаловку не входил, с ворами особо не дружил, работал на «промке», давал план. Через два года стал бугром. Жил по понятиям, вел себя правильно. И на волю откинулся всеми уважаемым человеком.

Лучше бы он оставался на зоне. Жизнь там не сахар. Но и не горькая соль. А на воле – мрак. В глазах самодовольных обывателей он закоренелый бандит и насильник. Он волк. А непогашенная судимость – его волчий билет.

Только одна бабушка его понимает. И мать. Но она где-то далеко-далеко. Колобродит где-то в северных краях.

Но мать ему не помощник. А бабушка дышит на ладан. Ее жалкой пенсии едва хватало на них двоих. Поэтому нужно было устраиваться на работу.

Он сунулся в колхоз. Но там облом. Никто не решился доверить волку коров. А за копейки горбатиться на колхозных плантациях он не хотел. И без того горбатый.

Куда бы он ни обращался, везде получал отказ. Кому нужен инвалид и бывший зэк, никому... Хорошо, если его просто отваживали. А то попадались козлы, которые грубили ему, оскорбляли. Роберт едва сдерживался, чтобы не призвать этих скотов к ответу...

Только в одном месте ему не показали от ворот поворот. И то, какое это было место. Морг при городской больнице. Если по-научному, патоморфологическое отделение. Зарплата мизерная. Но устроиться сюда непросто. Должность-то, оказывается, блатная. И если бы не главный санитар дядя Вася, Роберта погнали бы отсюда поганой метлой.

А дядя Вася – человек. Сам, было дело, мотал срок. Восемь лет за кражу колхозной собственности. Судимость Роберта его не смущала. А то, что калека, – так это только предлог, чтобы взять его к себе. Пожалел его человек, пригрел. И большое ему за это человеческое спасибо...

Первое время Роберт вкалывал в качестве шныря. Перетаскивал трупы, мыл инструменты. Ну и, конечно же, надраивал до блеска полы. Потом дядя Вася допустил его к святая святых – к секционному столу. Показал, как делается вскрытие по Шору.

– Ты, главное, язык закуси, – посоветовал он. – А то по первому разу можно обед обратно вывернуть...

Он аккуратно разложил хирургические инструменты возле трупа. Взял скальпель, чиркнул по животу.

– Ты как, нормально? – спросил дядя Вася.

– Нормально, – кивнул Роберт.

Что-то трепыхнулось у него в желудке. Но обеденная каша наружу не попросилась. Не таким уж и страшным оказался этот момент.

Дядя Вася деловито доставал из трупа печень, сердце, легкие, желудок. И так же деловито объяснял:

– Главное, не порезаться. А то и желтуху можно подцепить, или еще какую дрянь... Или сифилис. Был у меня один придурок. Бабу мертвую изнасиловал. Извращенец херов... Я его лично за жабры взял и на помойку... А может, и не надо было его выгонять. Все-таки семь лет проработал. А работа у нас такая. К смерти привыкаешь аж бегом. И жмурики как родные. И даже как живые, хы-хы. А баба та бесхозная была. Может, ей даже хорошо было... Но ты смотри у меня, чтобы никаких херомундий...

– Гонишь? – сухо спросил Роберт.

– Не, просто предупреждаю... Так, давай потроха собирай. А я заключение буду писать...

Скоро и сам Роберт привык к смерти. Иногда даже стал ловить себя на мысли, что думает о трупах как о живых.