Татьяна Степанова - Готическая коллекция

Поэтому, когда девочка выдумала «незнакомца в пальто», все жильцы с облегчением подхватили эту версию: конечно, убийца чужой, пришлый человек.

— И ты думаешь то же самое? — спросил Мещерский.

— Ну, я только привела пример. И потом, по той химкинской коммуналке не гуляла старая легенда. Легенды действительно живучи, это Юлия правильно подметила. И нам, Сереженька, можно было бы отмахнуться от этих историй про Водяного, если бы…

— Если бы не Л инк?

— Нет, если бы не одна береза в здешней роще, к которой я как-то однажды ходила, кстати, по твоему совету. Старая такая береза, где, по другой сказке, живет прусский тролль…

— Но это же вообще смех.

— Но я видела мышку, Сережа, — сказала Катя, улыбнувшись, — видела, как говорит Линк, «свои собственные глаза». Крохотная такая полевочка. Но она была именно там, где сказано в сказке. Я бежала из леса без оглядки. Меня кто-то до смерти напугал. Не знаю, но кто-то там был в то утро. И если это не легендарный Кривой, то…

— Я тут тоже в первый день рано утром в окно выглянул, смотрю, кто-то шляется возле гостиницы. Высокий такой, здоровый. Я все примерял, кто же это мог быть, — сказал Мещерский, — а потом сегодня этого увидел, ну, любовника Преториус.

— Чайкина? — Ну да, это он и был. Точно.

— Да, он вроде говорил, что в то утро бродил возле гостиницы.

— Ты считаешь, что это он убил Преториус, а потом все сделал так, для отвода глаз? — спросил Мещерский.

Катя помолчала.

— Действительно, убийство этой женщины в здешний уже сложившийся стереотип происходящего никак не вписывается, — сказала она. — Серийник, охотящийся на девушек юного возраста, вроде бы не должен польститься на более старшую женщину. Катюшин, например, уже уверил себя, что эти убийства никак не связаны. Я тоже пока почти никакой связи не вижу, кроме… Ну, например, еще один стереотип — Ирина Преториус могла случайно что-то увидеть, что-то подозрительное, и поплатилась за это жизнью. Но это снова получается твоя рамка шесть на девять, к которой нет подходящей фотографии. Версия эта в принципе не объясняет ничего: как она вообще оказалась на пляже? Зачем? Почему вела себя так странно? Отчего так быстро покинула Марту и ее жениха в ресторане? И слов ее предсмертных это тоже никак не объясняет. Я все думаю, был ли в них хоть какой-то смысл? Что она хотела сказать Баркасову этим своим «Боже, у него выросла рука?».

Мещерский хмыкнул. Посмотрел на луну, точно приклеенную над остроконечными крышами.

— Водяной, он же.., плавает, — произнес он так, что Катя не поняла, это — аксиома или предположение, или шутка, — и вообще, в воде живет — рыба-рыбой. А у рыб вместо рук-ног плавники. Но на суше-то не очень с плавниками развернешься. — Он помолчал. — А Баркасов-то, он вообще что собой представляет? Ты с ним не говорила, нет? Он вроде ведь тут иногда у Базиса подрабатывает. Это, наверное, его я вчера видел тут в летнем кафе. Пивком старичок баловался. Такой… не угрюмый и не маразматик. И не глухой, кажется.

Очень разговорчивый и общительный старичок.

Для того чтобы поймать Семена Семеновича Баркасова и поговорить с ним без помех, следовало встать с петухами. В шесть утра Катя, очень смутно помня о долге, с трудом разлепила глаза, с великим трудом оторвалась от мягкой подушки и с адским трудом заставила себя подняться и выглянуть в окно. Баркасов уже, как обычно, подметал двор гостиницы. Был он в бодром настроении и даже что-то насвистывал себе под нос. Катя узнала мелодию: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен…»

Стараясь не разбудить сладко спящего Драгоценного В.А., Катя оделась и тихонько выскользнула за дверь.

Когда она спустилась во двор, Баркасов уже закончил подметать, перешел под навес и принялся протирать и расставлять столы и стулья.

— Доброе утро, Семен Семенович, — светло поздоровалась Катя.

Он кивнул ей в ответ, секунду смотрел из-под седых бровей своих, словно узнавая, а потом хлопнул себя по бедру:

— А, это ты, милая, здравствуй. Раненько что-то поднялась. На отдыхе-то спать надо побольше, сил перед зимой набираться, а ты… Что вскочила-то ни свет ни заря? Купаться?

— Да нет, — ответила Катя, — что-то мне на ваш пляж одной идти неохота.

— И то верно. Не ходи. Лучше вот что… Ну-ка присядь-ка. — Баркасов подвинул Кате пластмассовый стул. — Гляжу я на тебя, милая, видно, одного поля мы с тобой ягодки. Такая ж ты, как и я.

— Какая, Семен Семенович? — заинтересовалась Катя.

— Да бедовая. Случаи разные, вижу, и тебя любят.

Со мной то же самое, все события разные приключаются. Ты вот что… На-ка вот тебе газетку, — он вытащил из внутреннего кармана штормовки аккуратно сложенную газетку, — таблица тут жиллотереи. На-ка, свежим-то глазом, проверь мне.

— А что же вы сами?

— А я боюсь. У меня как раз сейчас полоса, видно, темная, паршивая. Видишь, случаи все какие со мной?

Утопленницы да покойницы. И все я на них как дурак натыкаюсь. Умные-то люди пойдут — смотришь, лодку на берегу найдут почти новую, немецкую. Шторм с той стороны пригнал, да к нам и зашвырнул. А им — счастье. Или купят себе «Бинго» билет и враз на автомобиль наскочат сдуру. А у меня что ни день, все одни мертвяки, язви их в душу…

— Да и у меня то же самое, Семен Семенович, — вздохнула Катя. — Слышали, наверное, уже про вчерашнее.

— Слыхал. Но это ничего, это все равно. Проверяй.

Вострая ты, глазастая, шустрая. Случай, он таких любит. А за черной полосой всегда белая идет.

— Какой у вас номер билета? — спросила Катя, склоняясь над таблицей.

Через пять минут она вернула Баркасову газету. Он скомкал ее и плюнул с досадой.

— Обман все один. Ну, кругом обман! Пудрят людям мозги. И раньше пудрили, и щас продолжают. Ты-то с парнем-то своим из Москвы. Ну, как там, в Москве-то, также все, как здесь?

— Да почти, — ответила Катя.

— Да, гляжу я по телевизору-то, да… А так вообще, шумно, наверное, муторно там? На природу, гляжу, вот вас потянуло к нам… Места-то тут у нас и правда хоть куда. Я как сюда попал, очаровался прям местами-то этими.

— А вы давно сюда переехали? — спросила Катя.

— Давно, милая. Всю жизнь почти тут живу. И воевал тут, и ранен тут был под Инсербургом — осколком меня зацепило. И в госпитале тут лежал, а после госпиталя, уже в июне сорок пятого, как война закончилась, — Баркасов вздохнул, — получил я откомандирование в комендатуру Кенигсберга. Молодой был, холостой. Дома особо меня никто не ждал — я мать еще в тридцать девятом схоронил. Так что демобилизовываться не спешил. Почти до сорок девятого в армии оставался. При штабе военкома Кенигсберга. Ну, и, конечно, по всей этой Пруссии ездили мы, колесили с поручениями. То — то, то — се.