Татьяна Степанова - Готическая коллекция

Ведь был бы он пастырь настоящий, пастырь добрый, разве стал бы такими фокусами молодежь смущать, привлекать? А вот цэрэушник-то, резидент засланный, он как раз ничем таким и не побрезгует. Наоборот! Специально у них там и метода такая в их центрах разработана, работа с вами, воронами доверчивыми, молодыми. Упор на эту, как ее.., на мистику. На колдовство!

— Да, я уловила вашу мысль, — сказала Катя. — Очень тонкая мысль. И очень даже может быть. Вы, наверное, как всегда, прямо в самый корень, не то что я. Ну, тогда самый-самый последний вопрос. Вы слова Ирины Преториус предсмертные помните?

— Про руку-то? Как же… До смерти не забуду.

— И как, по-вашему, бред это был у нее или же…

— Я порой думаю: уж не почудилось мне это в горячке? — Баркасов кашлянул. — Потом вспоминаю все от слова до слова. Как шептала-хрипела она, бедняжка, как глядела на меня… Аж жутко станет… Нет, явь все была, и слова эти самые она говорила, я уверен — что-то еще сказать хотела, да не успела, не смогла.

— Значит, она не бредила?

— Нет, — Баркасов покачал головой, — она хотела что-то сказать. А лицо у нее при этом такое было, что… Словно черта морского она вдруг в волнах увидала, вот какое лицо. — Он посмотрел на Катю и тихо закончил, словно не хотел произносить того, что вертелось у него на языке:

— Вот и болтай после этого что хошь, вот и куражься над этой вашей.., ну, как ее.., над мистикой-то!

«Век живи — век учись», — так ответила Катя на совершенно праздный вопрос Мещерского, удалось ли ей побеседовать с Баркасовым. Оба: и Мещерский, и Кравченко — проснулись только к завтраку. Кравченко казался почти прежним. Завтракал с отменным аппетитом, за троих, однако…

— Хочешь, сон свой расскажу? — спросил он "вдруг Катю.

Это было что-то невероятное. Катя не могла припомнить, чтобы Драгоценный В.А. когда-нибудь рассказывал сны. Скорее всего, ему вообще ничего никогда не снилось, потому что спал он обычно, по его же собственному признанию, «как бревно».

— Мне приснилось, что я вдруг проснулся среди ночи, — сказал Кравченко, — где-то в комнате в темноте гудел комар. Тошненько так: пи-пи… Ты крепко спала. А я встал и выглянул в окно. Ночь была лунная, светлая, и там, за окном, оглушительно квакали лягушки. И вода в пруду блестела, как лак.

— Из окна нашего номера пруд не виден, — заметила Катя, — тебе, значит, приснилось, что ты не в гостинице, а где-то еще.

— Нет, номер был наш. Ну-ка, сделай мне еще бутерброд с сыром. И джема потолще сверху, не жадничай. — Кравченко с одобрением следил, как Катя хлопочет за столом. — И окно тоже было наше, только на нем не было жалюзи, а были такие белые занавески.

И они колыхались от сквозняка, потому что окно было открыто. И тут я услышал такой гул и скрежет, будто трактор по улице гремит. Выглянул в окно и увидел, как с дюны прямо к пруду съезжает танк. Здоровый такой, как в «Балладе о солдате» показывают — немецкий, с крестом. «Тигр»! Его гусеницы зарывались в песок, лязгали и грохотали. Я подумал: «Он же всех в поселке перебудит». Наверное, это какие-нибудь поисковики местные громадину эту здесь, в песках, отыскали, отрыли и теперь перегоняют куда-нибудь на продажу.

— Это ты прямо во сне решил про поисковиков? — спросил Мещерский.

— Ну да. И я захлопнул окно.

— И что дальше? — спросила Катя.

— Ничего. Грохот стих, а я проснулся, — ответил Кравченко.

— Помнишь, я вам про танки в дюнах говорил? — сказал Мещерский. — И потом об этом же разговоры были. Этот твой сон, Вадик, просто некий психологический трансформер. Скажи спасибо, что тебе это приснилось, а не та утопленница из пруда к тебе в окошко во сне заглянула. М-да… Это я, кажется, не слишком удачно пошутил. — Он виновато глянул на рассерженную Катю. — Да, о чем бы мы с вами ни говорили, разговор непременно к этой теме свернет…

Ну ладно. Катюша, ну как дела, удалось поговорить с Баркасовым?

Вот тут Катя и ответила той самой сентенцией и пояснила:

— Знаете, у этого старичка весьма оригинальный взгляд на многие вещи. Например, он мне объяснял, кем может оказаться Линк.

— И кем же? — спросил Мещерский.

— Шпионом-резидентом. Баркасов склоняется к тому, что непременно из ЦРУ, потому что название немецкой разведки мы так и не вспомнили. Абвер вроде бы устарело, а?

— И-эх, когда я был шифровальщиком в ставке фюрера, — Кравченко мечтательно вздохнул, — впрочем, все может быть. В таком месте, в такое время, с такими мозгами, да… Герр Поппельбаум, — он обернулся к Мещерскому, — а сколько на ваших швейцарских?

— Ровно десять, — Мещерский глянул на часы.

— Ну что сегодня делать будем? Чем займемся? Завтра, вы как хотите, говорите, что хотите, а я на рыбалку, в море. А сегодня…

— Насчет завтра с тобой никто и не спорит, а сегодня можем съездить на маяк, — предложил Мещерский. — И все же, Катя, ты уклонилась, чем разговор со стариком закончился. Только без шуток?

— Да трудно сказать. — Катя пожала плечами. — Вроде бы ничем, или мне так показалось?

До маяка пришлось добираться автобусом. Потому что машину, по словам Юлии, с самого утра забрал Базис — ему надо было съездить в Зеленоградск по делам и заодно оплатить счета за электричество, газ и воду.

А в автобусе, как всегда, была полна коробочка.

И на удивление, много отдыхающих. Их сразу можно было опознать по беспечному виду, джинсам, шортам, кроссовкам, рюкзакам и болтавшимся на груди сумочкам-кошелькам, носившим умилявшее Катю название «нора». Туристы ехали из Юодокранте в Калининград.

А на остановке возле маяка сошли лишь Кравченко, Катя и Мещерский. Маяк находился на песчаной отмели и был со всех сторон огорожен высокой металлической сеткой. Ограду облепили голуби и чайки. Чаек было больше, они вели себя крикливо и агрессивно.

Кроме галдящих птиц и унылой серой башни маяка, смотреть было, собственно, не на что. Издали маяк казался таким важным и загадочным сооружением, а вблизи выглядел каким-то ветхим и вроде совсем даже невысоким. Однако, как все прилежные отдыхающие, Катя, Кравченко и Мещерский осмотрели башню со всех сторон, сфотографировались на ее фоне и погуляли по отмели. Катя искала крабов. И ни одного не нашла. Мещерский воображал себя гидом, разглагольствовал о том, что отмель, как и все кругом, имеет богатую древнюю историю — здесь, мол, на месте маяка, высадился один из первых десантов рыцарей-крестоносцев, посланных Орденом на завоевание непокорных пруссов. А Кравченко меланхолично швырял в море камешки. И у него даже получалось, что брошенный голыш трижды отскакивал от воды, как резиновый мячик на тротуаре.

А на автобусной остановке всех страшно огорчило расписание: ближайший автобус до Морского был только через два часа.