Татьяна Степанова - Все оттенки черного

Когда он повиновался, положив Нину у ног Юлии Павловны, та озабоченно оглянулась по сторонам. На крыльцо вышла и Александра Модестовна, кутавшаяся в красивый шелковый итальянский шарф. Катя также заметила и силуэт в окне наверху — кто-то явно наблюдал за ними со второго этажа, Катя предположила, что это, наверное, Олег Смирнов, ведь Сорокин сказал, что они с Кузнецовым приехали вместе.

Все происходящее постепенно начинало превращаться в какой-то нелепый фарс. Нина лежала на земле, а они глазели на нее. Платье ее задралось, открывая ноги. Катя сунулась было одернуть — нечего им всем на Нинку пялиться!

— Катенька, оставьте, не нужно. Сейчас все будет хорошо. Она придет в себя. — Юлия Павловна плавно опустилась возле Нины на колени. Приподняла ей голову, помассировала виски. Затем начала расстегивать пуговицы на Нинином платье-халатике, специально купленном на период беременности. Она обнажила Нине грудь, мягко помассировала соски, затем легко, невесомо возложила левую руку на ее выпуклый живот. Правой рукой она прижала ладонь Нины к земле, вдавливая ее в грунт.

— Что вы делаете, Юлия Павловна? — не выдержала Катя.

— Ш-ш, сейчас, сейчас… А что вы все так на нас уставились? Это что — бесплатный цирк? — Юлия Павловна обвела взглядом сгрудившихся над полуголой Ниной мужчин. — Извольте немедленно уйти. Ты тоже, Катя. Пожалуйста.

— Но Нине доктор нужен, я должна…

— Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уйдите.

И Катя… Она не знала, как это случилось. Она ведь и не собиралась уходить, оставлять беспомощную Нину в руках этой женщины. В душе уже поднималась волна протеста, раздражения и злости: да как она смеет распоряжаться? Да кто она вообще такая? Но…

Нога сделались как ватные, дрожали в коленях. Катя видела себя точно со стороны: вот ока послушно идет по дорожке прочь. И не было сия даже оглянуться, что там она вытворяет с Ниной… И все же Катя оглянулась.

— Шура, вы останьтесь. Будет лучше, если девочка почувствует, что вы рядом. — Юлия Павловна удержала возле себя только Кузнецова, который явно был растерян. Потом она протянула руку и… сорвала лопух, пышно разросшийся под кустами красной смородины, возле которых уложили Нину. Она смяла сочный лист в руке как промокашку. Затем положила его Нине на солнечное сплетение.

— Дайте руку, — сказала она Кузнецову. — Левую, — она прижала его ладонь к лопуху. — Крепче. Почувствуйте ее. Какая она, правда? И что вы так на меня растерянно смотрите? Поцелуйте ее, ну! Вам же именно этого хочется… А ей сейчас это очень, очень полезно. Почувствовать вкус… сладость жизни.

Кузнецов склонился над Ниной. Катя отвернулась. Все напоминало сказку далекого детства о Мертвой царевне, о Белоснежке, о Спящей красавице. Только вот красавица-то ждала ребенка, а у принца были квадратные плечи и побритый затылок.

— Рад стараться Шурка-то, эх!

Катя вздрогнула: «человек в тельняшке» наклонился к ней и кивнул с ухмылочкой на кусты смородины:

— В ножки потом мудрой Юленьке поклонится за исполнение желаньица-то. Вы посмотрите на него только, ну и ну, в какой раж парень вошел, что с девчонкой делает… А если она сейчас его и еще кой-чего для быстрейшего исцеления попросит сделать… Впрочем, его и просить, кажется, не нужно, и так уже на взводе весь.

Катя хотела было достойно ответить нахалу, но гневные слова умерли на ее губах. С «человеком в тельняшке» явно что-то было не так. Впечатление было такое, что его бьет озноб, а он всеми силами пытается его в себе удержать. Катю поразило то, что в мгновение ока то, что так привлекало к этому мужчине взор — его яркая, вызывающая красота, его уверенность в себе, мужественность и физическая сила, — теперь словно померкло. Черты лица обострились, стали резкими, неприятными. Она никак не могла уловить, что же в его облике так изменилось? Что отвращает от него теперь, что прежде так нравилось? Сильный подбородок, мужественные складки у рта, сильная шея… Но вместо усмешки победителя — какая-то жалкая, полуехидная, полуподобострастная гримаса… И взгляд — неспокойный, лихорадочно перебегающий с предмета на предмет. Взгляд животного, которое…

— Странные какие у этой вашей Юлии Павловны способы лечения, — сухо отрезала Катя.

— Нетрадиционные. Зато действенные. Сама скоро убедишься. — Он коротко хохотнул. Потом показал Кате левую руку: на предплечье розовел неровный, глубокий шрам. — На гвоздь напоролся в темном сарае. Ржавый такой гвоздик. Думал, хана, аптечки с собой нет, в город ехать придется, а то загноится. А она знаешь что сделала? — Ухмылка на его губах превратилась почти в плотоядный оскал, обнажив белые как жемчуг, крепкие, ровные зубы. — Откопала на грядке червя… Я отбрыкивался, а она: «Дурень ты, все зарубцуется, оглянуться не успеешь». Взяла червя дождевого, разорвала его пополам и прибинтовала вот сюда мне. Так зажило в два дня, и никакого нагноения.

— Что еще за дикость? — Катя хотела было вернуться к кустам, но он цепко поймал ее за руку.

— Раз уж Юлию пригласили, не мешай ей теперь. Раньше надо было думать, поняла? А теперь… Да вон она уже и очнулась, подружка-то твоя…

На его висках блестели бисеринки пота, ноздри раздувались. Внезапно он резко повернулся и направился в глубину сада.

Катя осталась одна на дорожке. Волна раздражения все нарастала. Катя чувствовала злость и тревогу. Внезапно поняла: хочется лишь одного — забрать у них Нину и немедленно уйти отсюда.

У калитки стоял Сорокин. Молча наблюдал за «косильщиком лужаек»: Колоброд трудился за домом в поте лица. Шум и суета в саду, видимо, никак его не заинтересовали — на солнцепеке его так развезло, что он с трудом держался на ногах и при каждом неловком взмахе косы бубнил себе что-то под нос, словно спорил с невидимым собеседником.

— Если вы, Константин, еще хоть раз посмеете повысить на мою подругу голос, будете иметь дело со мной. — Катя срывала на нем свою злость. В ответ она ожидала яростную вспышку типа «а тебе какое дело?». Но Сорокин только тяжело вздохнул:

— Да, конечно… Мало я еще, дурак, заслужил. Накричал на нее. А ведь понимаю, что она… — он тревожно взглянул на; Катю. — Я так испугался, когда Нинка… Я и не думал вовсе…

— Она ребенка ждет, а вы орете на нее как надсмотрщик!

— Я понимаю… я не хотел. Я у нее извинения попрошу. Нервы ни к черту совсем, простите меня.

Такой скорой капитуляции от этого скандалиста Катя не ожидала.

— Я понимаю, в каком вы состоянии, — сказала она, смягчившись. — Такое горе, но все же…

— Завтра похороны.

— Где? На каком кладбище? — Катя тоже чувствовала, что капитулирует.

— На Кунцевском. Там могила мамы.

— Костя, и все же… надо в руках себя держать. Нельзя же на людей бросаться, тем более на тех, которые к вам со всей душой, — забормотала Катя. — Вы к Нине несправедливы. А она переживает за вас. Очень переживает!