Татьяна Степанова - Врата ночи

— А как парня там звали? Под какой кличкой он в клубе проходил? — спросил Колосов.

— Лопух. Он же вроде с радиотехнического? Помнишь, как в фильме про Шурика? «Профессор, может, и лопух, но аппаратура при нем-м-м».

— Юмористы, — Никита сплюнул себе под ноги. — Выводы твои насчет сказанного?

— Ну, какие тут выводы? — Бархат усмехнулся, скользнул взглядом по фигуре собеседника. — Лучше, как говорится, один раз увидеть, чем сто раз услышать. Риверс ведь в лицо тебя не знает? Близко, насколько я усек, вы еще не сталкивались? Ну, думаю, стоит выкроить вечерок — да хоть сегодняшний, самому: понаблюдать.

— Тебе кажется, что-то за ним такое есть? Бархат пожал плечами.

— Ты же мне так и не сказал, в чем конкретно вы; его подозреваете, — ответил он задумчиво. — Но я так понимаю: смерть Лопушка — это ведь только эпизод? И еще я вижу: что-то у вас там не так. Что-то не стыкуется. Видимо, и Шерхан тоже лишь эпизод. Есть и другие на подозрении, да? Другие варианты?

— Да, есть. Ты, как всегда, зришь в корень, Бархат.

— Хоть бы один-единственный раз назвал меня по имени. А то я и сам забуду, как меня мама в детстве именовала.

— Не забудешь.

Бархат повернулся к Лобному месту спиной.

— Есть люди, Никита, которых лучше видеть, чем слышать, — сказал он тихо.

Колосов подумал: о другом фигуранте, Астраханове, они как раз говорили наоборот — лучше слышать, чем видеть.

— Не зачумленные же там, в конце концов, — продолжил Бархат. — И где ты ночи проводишь, ты же руководству не докладываешь. Только... прежде чем нам с тобой туда соваться...

— Что? — быстро спросил Колосов.

— Кое-что нужно поменять. — Бархат медленно описал рукой овал перед его лицом. — Имидж. Сместить некоторые акценты. Ну, это я беру на себя. Правда, на это нужно время. Не бойся — не день. И даже не ночь. Всего-то полтора часа.

И они вторично встретились уже в семь вечера. Бархат привез с собой спортивную сумку с «барахлом». Замаскироваться. После долгих примерок и споров к своим джинсам Никита получил с барского плеча просторный хлопковый свитер с гигантским вырезом, открывавшим почти всю грудь. Бархат, хмыкнув, жестом фокусника достал из кармана дешевый мельхиоровый медальон. Никита безропотно нацепил и эту побрякушку. Затем двинули в парикмахерскую в одном из переулков на Пятницкой: крошечный мужской зал — всего два кресла и, как хвастливо заметил юркий «стилист», встретивший их по звонку Бархата, «запись на три месяца вперед».

В парикмахерскую ходили только «свои», чужих здесь отшивали вежливо и сразу. И, как заметил Колосов, весь зальчик был вместо рекламы модных стрижек залеплен стильными фотоплакатами с обнаженной мужской натурой.

Стричься-бриться в этом вертепе Колосов отказался наотрез! Но стилист, пошептавшись с Бархатом, не унывал. Широким жестом указал на столик с дорогой парфюмерией.

— Попробую сделать что-то приличное из того, что есть, — он пальцами легонько коснулся затылка Колосова. — Парфюмерная линия «Титаник». Правда, я противник всего ненатурального. А вы? Тоже? Отлично. В таком случае обойдемся без гелевой маски.

Он скользнул тенью за дверь и через пять минут вернулся с фаянсовой плошкой, в которой плавал... обычный разболтанный омлет.

— Чудное средство для фиксации волос — яичный желток и натуральный пчелиный воск. Полная натуралка, — зачерпнул желтую жижу горстью. — Будь добр, смотри прямо в зеркало и не верти так башкой, бэби. Я ж тебя не укушу.

Колосов закрыл глаза. Ловкие мягкие руки массировали ему голову. Вымыли волосы мягким шампунем, просушили феном. Затем... Когда он снова взглянул на себя в зеркало, на него напряженно пялился некто стильно зализанный на косой ломаный пробор а-ля Дэниэль Болдуин, ухоженно блестевший темным лаком. Колосов медленно поднялся с кресла. Ему казалось — у него стеклянная голова. Проклятый свитер кокетливо сполз с плеча, обнажая бицепс. Ой-Йо...

— Теперь ты в норме, — хмыкнул Бархат. Он оглядывал начальника отдела убийств и своего прямого работодателя, резидента, словно тот был бездушным манекеном. — Можно, конечно, и дальше совершенствовать, но, по-моему, на один вечер сойдет и так.

К половине десятого они приехали на Черноморский бульвар. Огни вывески «Дом Скорпиона» были притушены, но внутри клуба уже вовсю кипела жизнь. И опять «луна появилась и лезла на крышу все выше и выше», и золотая текила впитывала едкую соль, крупинками оседавшую на дно рюмки, и где-то в углу за столиком, подпив, уже горячо спорили о новом альбоме Сантаны и феномене латиноамериканского бума в западноевропейском шоу-бизнесе. А тем временем кто-то бравый, бритый, весь в тату-макияже, гордо демонстрировал тихому робкому юнцу-новичку-"зайке", затянутому в кожаный провокационно дырявый комбинезончик-стрейч, шрамы на широкой груди — якобы от ранений, полученных в боях за, Приднестровье. А за соседним столиком уже дотошно: выясняли отношения негромкие хриплые мужские голоса: поминали старые обиды, горько матерились, потом клялись в вечной любви...

Никита по долгу службы бывал во многих заведениях. Но в таком впервые в жизни... Ой-Йо!!

Была прямо отчаянная минута, когда ему даже пригрезилось: вот сейчас с треском распахнутся двери, и в зал снова завалится молодая злая ватага сокурсников Маслова, и заварится веселая боевая каша. Кому-то снова пересчитают зубы, кому-то — ребра... И все это было бы гораздо лучше, привычнее, чем... Он сидел спиной ко входу. Смотрел в зал. А там танцевали, обнимались парочки. И Бархат кидал томные ленивые взгляды на барную стойку.

— А вот и наш гусь, — сказал он вдруг тихо, улыбаясь Колосову так, словно у него на сердце расцвела весна. — Я ж говорил: он всегда сперва торчит у стойки. И пока не накачается, не клеится ни к кому.

Никита чуть обернулся. Риверса он в лицо не знал. Черт возьми, он пока никого из них не знал в лицо! Кроме Астраханова.

У стойки на высоком табурете, положив костлявые локти на мраморный стол, сидел жилистый крашеный блондин в серых джинсах и красной футболке. Он пил, затем глянул на часы. Никита тоже не поленился — было двадцать семь минут двенадцатого. Отцепил с пояса мобильный, набрал какой-то номер. Долго молча слушал — видимо, на том конце трубку не брали. Убрал телефон в чехол. Заказал еще выпить. Потом повторил.

«Со мной моя нежность, да что с нею делать...» — пел из динамиков «ЧайФ». Риверс, утопив подбородок в кулаке, смотрел в зеркало барной стойки. Казалось, он не видел и не слышал ни музыки, ни жужжания посетителей «Дома Скорпиона». «Со мной рядом зависть, а с ней — моя злоба. Желанье быть первым и чтоб высшей пробы». Колосов слушап «ЧайФ». «А Ландышев прав, — подумал он. — Песенки эти создают вокруг всего этого бардака совершенно особую атмосферу».