Татьяна Степанова - Венчание со страхом

— Юра, погоди, — остановил его Колосов. — Давайте-ка по порядку. Где мы можем спокойно поговорить?

— Хотите, ко мне пойдем, — Званцев кивнул на избушку. — Живу там и бумажки свои пишу, а если жарко под крышей — можно на крылечке посидеть.

Колосов выбрал крылечко.

— Сколько времени Калязина здесь работала? — спросил он, когда они уселись на нагретые солнцем ступеньки.

— Лет пять, наверное. Да — пять, это при мне. И до меня еще сколько! В нашем институте баба Сима — старожил. Она, кажется, сразу после войны пришла.

— И все эти годы лаборанткой? Это что-то типа подсобного разнорабочего? — уточнил Никита. — Колбы мыла?

— Ну почему колбы. Нет, не только. У нас работы хватает. Одно время она, кажется, и в музее была. Потом сюда ушла, на базу, здесь платят больше.

— За живностью ухаживала?

Званцев покачал головой.

— За живностью я здесь ухаживаю. И Ольгин Саша. Баба Сима скорее за нами ухаживала. А так как у нас суточные дежурства иногда случаются, то и за питомцами следила. Визуально, не то чтобы сама во что-то вмешивалась, а так — заметит что-то — нас с Ольгиным тут же в известность поставит. Прежде она вместе с нами обезьян кормила и клетки чистила, но с тех пор как Хамфри…

— Это кто такой? — спросил Колосов. Званцев мотнул головой в сторону клетки.

— Есть тут у нас один деятель. Ну, в общем ситуация кой-какая изменилась. И баба Сима стала только в рельсу бить если что, а мы с Сашей — с Александром Николаевичем то есть — меры принимали.

— В рельсу бить, значит… было, видно, с чего тревожиться. А сегодня она во сколько ушла с базы?

— Сегодня в половине девятого. Ночь у нас паршивая была. В половине девятого как раз Женя приехал на ясногорской электричке — сменщик бабы Симы. Ну а она домой стала собираться.

— У нее есть семья? — спросил Соловьев. Он вытягивал шею и все время смотрел в сторону клеток.

— Дочь, зять, внучка. На даче все сейчас под Звенигородом. У бабы Симы три выходных через сутки, вот она и торопилась: ей ведь еще по магазинам в Москве да снова на электричку — к дочери.

— Родственникам надо сообщить, — Соловьев достал из кармана милицейской гимнастерки маленький блокнот. — Телефон у вас ее есть домашний?

— Есть. Только они ведь на даче. Ну, завтра хватятся. Эх! — Званцев снял панаму, вытер лицо. Был он наголо брит, и это придавало ему разбойно-залихватский вид.

— Ваши сотрудники всегда электричками пользуются? — спросил Колосов.

— Не всегда. Два раза в неделю у нас от института идет машина с продуктами и кормами. Подстраиваются обычно под нее. Но баба Сима всегда пешком ходила: все торопилась — сумку на руку и пойдет шагать!

— Она ведь пожилая, так чего ж работала, с внучкой не сидела, как все бабушки?

— Да так, вроде работала всю жизнь — говорила мне, что привыкла. И своим помогала. Тут хоть, по вашим меркам, платят не густо, — Званцев криво усмехнулся, — но бабе Симе все доход. На нее грабитель напал, да? Так у нее ж брать нечего! Неужель не видел, подонок такой?

— Грабитель — это одна из наших версий. — Колосов полез в карман за сигаретами. — Не повредит вашей живности, если закурю?

— Курите. Клетки далеко отсюда.

— А почему к ним приближаться нельзя? Обезьяны вроде безобидные. Это ж не хищники, — поинтересовался Соловьев.

Званцев только усмехнулся. Усмешка вышла мрачной. Помолчал.

— Кто из ваших сотрудников последним видел Калязину? — Колосов безуспешно щелкал зажигалкой — бензин, что ли, кончился? Без перчатки он чувствовал себя превосходно и был благодарен этому ученому малому в детской панамке за его грубоватую деликатность.

— Я видел. И Зоя. Она с ней у ворот разговаривала.

— Зоя?

— Зоя Иванова — наш ветеринар. Ее апартаменты там, за серпентарием. Она, кажется, за ней и ворота закрыла.

— А почему у вас такие предосторожности? Забор, ворота, проволока? Обезьяны ведь все равно в клетках сидят.

— Ну, у нас там, — Званцев махнул рукой в гущу парка, — есть и открытые опытные площадки. Только… А эти заборы… Видите ли, приматы — создания очень впечатлительные. Нам не хочется лишний раз их беспокоить. А не будет проволоки — детвора полезет окрестная, да и взрослые сейчас сами знаете какие. А нам здесь чужие ни к чему. Только работе повредят.

— Серьезная работа? — осведомился Колосов.

Званцев снова усмехнулся. На этот раз двусмысленно. Но объяснять не стал.

— А вы сами с гражданкой Калязиной до станции вместе ходили? — спросил Соловьев.

— Нет. Ни разу. С ней иногда Зоя ходила, Ольгин тоже, бывало, когда в Москву зачем-нибудь срывался.

— Ольгин — ваш начальник?

— Он руководит лабораторией. Но он вот уже как три дня безвылазно сидит в институте.

— А где располагается ваш институт?

— В Колокольном переулке — между Арбатом и Большой Никитской.

— Ого! Так вы, оказывается, соседи наши. — Никита бросил окурок, затоптал его, поднялся. — А можно с ветеринаром вашим переговорить?

— Пойдемте.

Они шли мимо клеток. Колосов с любопытством разглядывал их сидельцев, уже не делая попыток приблизиться.

— Это Флора, познакомьтесь, — Званцев указал на прислонившуюся к бетонной стене крупную самку шимпанзе с обвислым волосатым животом. На посетителей она не обращала ни малейшего внимания: разглядывала свои вытянутые ноги, шевелила кривыми пальцами, недовольно ворча.

Грустный гном звался Чарли. Он снова приветствовал незнакомцев долгим «у-у-у-у». Потом аппетитно чмокнул губами. Когда Званцев подошел к клетке, Чарли издал капризное повизгивание.

— Что, голова болит? — осведомился Званцев. — А что ж ты, простофиля, на самом солнцепеке сидишь? Ну-ка дай, дай головку пощупаю, — он просунул руку сквозь прутья и безбоязненно положил на макушку шимпанзе. — Ну-ка, иди в тот угол, иначе удар схватишь. Иди быстро. Я кому сказал!

Чарли нехотя поднялся. Стоял он на четвереньках, упираясь костяшками пальцев правой руки в бетонный пол. Постоял, поразмышлял и вразвалочку заковылял в затененный угол клетки.

— Как дети малые! Чуть отвернешься, и… — Званцев покачал головой.

Тут из соседней с Чарли клетки, той, пустой, с раскачивающейся шиной, донеслось глухое «ух, ух»,

— Хамфри вас увидел. Близко не подходите. У него руки в два раза длинней ваших. И силы в них в сто раз больше, — предупредил Званцев.

Хамфри был очень крупным шимпанзе. Колосов сразу понял по его виду, что это — зрелая, сильная, много повидавшая на своем веку обезьяна. Он сидел у самых прутьев. Смотрел на пришельцев исподлобья — внимательно и настороженно. Колосова донельзя поразил умный, осмысленный взгляд этих черных блестящих, близко посаженных глазок, сверливших его из-под тяжелых надбровных дуг.

— Почему они у вас на английском именуются? — спросил он.