Татьяна Степанова - Венчание со страхом

— В обед.

— Я с тобой. А пока, — Катя оглянулась. — Ты у учительницы вчера был?

— Нет.

— Нет?

— Я, Кать, это тебе хочу поручить, — Сергеев чуть улыбнулся. — Если хочешь, конечно. Я думаю, женщина там больше толку добьется.

— Вот, — Катя встала, обрадованная, что и ей дело нашлось. — Я же говорила тебе, Саша, без женщин и в розыске уголовном не обойдешься!

— Пустяки, обойдусь. — Сергеев был ярым противником приема женщин в оперативные службы. — От ба… прости, от прекрасного пола — один содом и склоки. А если разовое поручение подвернется, — он беспечно махнул рукой, — всегда найду ту, кто меня выручит. Сегодня ты вот. Но в общем и целом — никаких юбок.

— Сейчас вроде для женщин новую форму вводят. Брюки-галифе, — Катя любила, чтобы в подобных беседах последнее слово всегда оставалось за ней.

В школу, где преподавала Светлана Кораблина, Катя отправилась пешком. В Каменске вообще транспорта мало. Маршруты рейсовых автобусов пролегали в Новом микрорайоне, а здесь, в старой части городка, раз в три часа проезжал по улицам дребезжащий «ЛиАЗ» под номером "К".

Вначале Катю удивило: каникулы в самом разгаре, почему Кораблина торчит в школе? Но Сергеев пояснил:

— У нее квартира служебная во флигеле. Это ж наша старейшая школа, там до революции еще гимназия была городская. Имелись при ней казенные квартиры. Ну, их и сохранили — сделали учительскую коммуналку. На лето, правда, там все разъехались, так что девица одна там сейчас кукует.

Катя шла и глядела только себе под ноги. После тех фотографий ее не радовало ни это тихое солнечное утро, ни шелест лип в Парке труда, ни шаловливый щенок-водолаз, метнувшийся к ней шерстяным колобком от своей зазевавшейся хозяйки.

Катя брела, как она любила говорить, «чеканя шаг», — грозная и неумолимая, как Рок и Судьба (так ей представлялось в ее грезах). И если бы этот ГАД сейчас вот попался ей на пути… О, он бы пожалел об этом! На всю оставшуюся гадскую жизнь пожалел.

Она вспоминала, как на судебно-медицинском языке называлось нездоровое влечение к детям. Кажется, педофилия. Ну-с, господин подонок, ты у нас такой? Ты из тех, кто тайно подглядывает за детьми в щель туалета и душевой кабинки? Ты любитель «Лолиты»?

Она сама впервые прочла этот роман Набокова в университете. В те времена он ее просто заинтересовал: модный, тогда еще полузапрещенный. Во время своей работы следователем она прочла его снова. Прочла и… положила, томик Набокова на самую дальнюю полку, где хранились книги, которые она никогда уже не брала в руки. Набоков с тех пор стал абсолютно для нее закрыт. Она знала, что это талантливый, отличный писатель, но… тон «Лолиты» она простить ему не могла. Поработав следователем, поварившись во всей этой каше, щедро сдобренной детскими и взрослыми слезами, Катя слишком хорошо, себе представляла, что делал герой романа с той двенадцатилетней девочкой.

Педофилия…

Итак, в Каменске завелся господин педофил. Двуликая тварь с огромным ножом. Кровожадная, жестокая! тварь. Какое же сердце надо иметь, чтобы двадцать девять раз погрузить клинок в детское тельце? Из железа?? Из камня? Двадцать девять раз он его ударил — получай удовольствие, наверное, балдел, наслаждался его мучениями. Как ТОТ…

Катя вспомнила: аналогичные события происходили и во время операции «Лесополоса», когда ловили Чикатило. Трупы детей, попадавших к нему в руки, находили изуродованными до неузнаваемости.

Тогда тоже ломали голову: зачем он это делает так, а не иначе! Почему наносит столько ран? Почему нередко погружая клинок в тело жертвы, ворочает им, вращает?

Эксперты, составлявшие психологический портрет маньяка, высказали предположение: нож воспринимается убийцей как половой орган. Нанесение ран для него некий оргиастический ритуал, при котором проникающее в плоть лезвие ножа выполняет функцию чудовищного оплодотворителя. «Имитация полового акта, обладания жертвой». Эксперты тогда выдвинули версию, что убийца — импотент. Что впоследствии и подтвердилось.

«Сволочь, какая же сволочь», — она тут же обругала себя: становишься слишком грубой. Не следишь за своими выражениями. Забываешься. А как тут не забыться? Тут и не такими еще словами заговоришь!

В дверь учительской коммуналки пришлось долго звонить. Никто не открывал. Катя оглянулась: жилище Кораблиной занимало левую часть одноэтажного школьного флигеля. Обстановочка тут была как в «Вишневом саду» — французские окна, облупившаяся штукатурка стен, лепной, местами обитый карниз, поросший зеленым мхом фундамент. А в окна лезут ветви старых вишен, на которых сражаются за недозрелые ягоды полчища воробьев.

Наконец в окне кто-то отодвинул кружевную занавеску. Через минуту глухо брякнул запор — дверь отперли. С порога на Катю смотрела молоденькая тоненькая девушка в простеньком ситцевом сарафане. Лицо ее, опухшее и покрасневшее, было таким заплаканным, что Катя опешила.

— Здравствуйте, я — капитан Петровская из милиции, вот мое удостоверение. Меня зовут Екатерина. Я хотела бы с вами поговорить О…

Девушка закрыла лицо ладонями, плечи ее тряслись. Толстая русая коса подпрыгивала между остреньких, точно сложенные крылышки, лопаток.

— Прох-ходите, — она с трудом подавила рыдания, обернулась: слезы текли по щекам. — Вы… о Стасике… да?

Катя молча кивнула. Она поняла, почему Сергеев не пошел к Кораблиной сам, а направил ее.

В комнатке — от двери направо по длинному темному коридору с тусклой лампочкой — чисто и бедно: стол с лампой, видно, что казенный, с биркой, такой и за рабочий, и за обеденный сойдет, диван с пестрыми подушками, над ним — размытая акварель в самодельной рамочке, на столике телевизор «Юность» и старенький маг — «Шарп». На платяном шкафу — связки книг, под стулом — пушистые клетчатые тапочки.

Такие и у Кати имелись, она купила их в ГУМе — так называемые швейцарские «степки». Эти тапочки пусть и будут той ниточкой, что протянется через этот океан горя.

— Красивые какие, — похвалила Катя, усаживаясь на диван. — Тапочки чудесные. Вы где такие приобрели?

— В Гуу… ГУМе, — девушка всхлипнула. — На рас-с-спродаже.

— На распродажах сейчас выгодно покупать, — поддакнула Катя. — Скидки. И детское можно кое-что приобрести…

— Я с прошлой зарплаты Стасику куртку купила в «Бенеттоне». Хотела подарок ему на день рождения сделать. У него шестого ав-вгуста…

— «Шестое августа по-старому, Преображение Господне», — Катя вздохнула: Пастернак и не знал, что родится в его любимый день лета маленький Стасик. — Он, значит, в ту неделю к вам не приходил?

Учительница покачала головой, сидела она, сгорбившись, обхватив себя руками за плечи, точно мерзла в этот; жаркий день.