Татьяна Степанова - Темный инстинкт

Агахан Файруз неожиданно с грохотом отодвинул стул и вышел из столовой, плотно прикрыв за собой дверь.

Женщина проводила его взглядом.

— А вы что же, молодые люди? Ешьте, ешьте. Сегодня день — не дай бог никому такой. На пустой желудок такие дни терпеть — только язву наживать. Давайте ваши тарелки. Без разговоров, ну!

— Майя Тихоновна, а кто такой Алессандро Морески? — спросил Мещерский, желая ну хоть что-нибудь спросить и, быть может, отвлечь эту толстуху от горестных мыслей.

— А-а, этот. Можете в зале взять диск и послушать. Это недавно реставрированная и восстановленная редчайшая запись голоса последнего солиста папской капеллы в Риме. Он умер в начале нашего века, перед Первой мировой. У Мариночки обширная коллекция редких записей.

Есть настоящие жемчужины. — Майя Тихоновна с тяжким вздохом потянулась за кексом с изюмом. — Она ее в Италии начала собирать. Любимые вещи с собой всюду возит.

Слушает.

— А Морески был кастрат? — спросил Кравченко.

— Солист папской капеллы — в те времена, естественно, да. Его голос производит на меня лично не очень приятное впечатление. В нем нет души, одна виртуозная техника.

— Нам сказали, что Андрея в Италии принимали как нового Морески, — осторожно заметил Мещерский.

— Да, он имел определенный успех. Но не забывайте,:

Андрюша пел в концертах Марины. Вместе с Мариной, той, которую в Италии критики называют La Divina — Божественная. А таким титулом могли похвастаться лишь титаны — Мария Каллас, Джоан Сазерленд, Патти, Фаринелли. На вечере в Римской опере присутствовал папский двор, сам Берлускони был. Море цветов, овации. Марина специально для премьера спела арию Далилы, и театр едва не обрушился от восторга. Ах, если бы вы только видели!

Я плакала как ребенок! А потом они с Андреем спели арию Оберона из «Сна в летнюю ночь». Что тут началось!

— Дуэтом пели? — поинтересовался Мещерский.

Майя Тихоновна снисходительно улыбнулась.

— Эту партию обычно поет меццо-сопрано, но написана она Бриттеном для редчайшего мужского голоса. И когда в концерте публика имеет счастье сравнить оба исполнения — мужское и женское, — сами понимаете: знатоков хлебом не корми, дай послушать. Впрочем, у нас в этом мало кто толк понимает. Это забава для тонких ушей.

В Италии их, видимо, больше.

— Мы поняли, что на такие голоса, каким обладал Шипов, сейчас в мире мода, — заметил Кравченко.

— Вы правильно поняли. Сейчас идет определенная волна — воскрешается музыка барокко. А к моде все прилагается: успех, известность, деньги, первоклассные постановки, интерес публики. Недавно одного нашего русского сопрано пригласили на юбилей принца Эдинбургского — сами понимаете, каков уровень, — Майя Тихоновна горделиво вздернула подбородок, словно это она спела в Букингемском дворце. — Андрея тоже ждало яркое будущее, с его-то голосовыми данными… И если бы только не… Господи, вот горе-то! Какое горе!

— А вы давно знакомы с Мариной Ивановной? — сочувственно полюбопытствовал Кравченко.

— Пятнадцать лет без малого. Сейчас, после смерти моего мужа, мы даже ближе, чем когда-либо.

— Ваш муж был тоже музыкант?

— Мой муж был скряга, скандалист, пьяница, но.., поверьте, юноши, на слово — фантастический жеребец. Я ему все, подлецу, за это прощала. Все — до капельки. Влюблена была как кошка до самой последней минутки. Бегала за ним — от всех его бесчисленных шлюшек отрывала чуть ли не силой. Словом, не давала покоя, как вон наша Лиска Князю Таврическому не дает.

— Таврическому?

— Это мы Гришу так зовем между собой по-домашнему, — Майя Тихоновна покосилась на дверь — после приготовления кофе Зверев ушел из столовой, захватив с собой несколько сандвичей на тарелке. — Как Потемкина.

Хорош собака. И с годами только лучше делается. С мужчинами так бывает. У них ведь разница с Мариной восемь лет, а ему больше тридцати девяти не дашь, правда?

— А у него есть семья?

— Они с Мариной одного поля ягоды: браки, браки, детей вот только что-то не видно. Он и сейчас с какой-то живет. Какая по счету, сказать затрудняюсь. Но значительно его моложе — девочка прямо совсем: вроде журналистка, а может, и путанка какая. Только недолго ей им владеть. Мы с Шурой думали, что здесь уж на этот раз у наших все сладится и… Впрочем, вам это, юноши, наверное, неинтересно.

Мещерский чуть было не воскликнул: «Напротив, продолжайте!» — но вовремя прикусил язык: торопиться выведывать сплетни не следовало. Всему свой час.

— А с похоронами как же теперь быть? — Майя Тихоновна недоуменно воззрилась на собеседников. — Агахан, естественно, обо всем договорится, уже в Москву нашему агенту звонил и юристу. Только ведь они, ну, милиция, теперь все волокитить, наверное, будут?

— Да, действительно, по делам об убийствах тела родственникам возвращать не торопятся, — поддакнул Кравченко. — Они еще судебно-медицинскую экспертизу проводить должны.

— А разве там, на месте, ее не провели?

— Нет, что вы. Это дело долгое и кропотливое.

— А я думала все. И что же, вскрывать его будут?

— Обязательно.

— А если Марина не позволит?

— Ее разрешения никто, Майя Тихоновна, и спрашивать не будет. По таким делам вскрытие обязательно. Закон диктует.

— Закон-закон! У нас все вроде закон, а поглядишь…

Она переживать будет. Очень.

— Что поделаешь.

— Сереженька, Вадим, а нельзя как-нибудь повлиять, а? Ну, чтобы не было этого вскрытия. Ведь и так ясно. Они же даже знают, кто убийца. Ведь ищут же его, психа-то, а? — Глаза Майи Тихоновны сверкнули остро, точно у сороки, нацелившейся на бутылочный осколок. — Ищут или не ищут?

— Ищут, сказали.

— Тогда зачем издеваться над останками? Может, взятку дать?

— За что, Майя Тихоновна? — усмехнулся Кравченко.

— Ну, чтоб оставили его в покое, дали бы возможность похоронить как положено, по-христиански.

— Давай не давай, а все равно вскрытие будет. Этого не избежать.

— Никак?

— Увы.

— Ой, горе-горе. — Она встала из-за стола и направилась в гостиную.

Приятели последовали за ней. Там Майя Тихоновна включила телевизор, где шли очередные утренние «Новости».

— Вы заметили, какие сейчас злобные дикторы? — сказала она чуть погодя. — Прямо так и ест тебя глазами, словно ненавидит. Точно злейший враг ты ему. И по всем программам так, хоть передачи никакие не смотри. Ну, если вы политические противники, то и грызитесь меж собой по-тихому. А зрители-то тут при чем? А то прямо яд какой-то каждый день впитываешь. Словно анчар в твоей комнате распустился — прямо дышать нечем становится.

— Дышать? — Мещерский вдруг нахмурился. — Вам трудно дышать? Отчего?

— Да от ненависти, я же говорю. Аромат зла. Форменный анчар, Сереженька.