Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Да, да, анчар, — Мещерский кивнул и встретился взглядом с Кравченко.

Тот стоял у окна, смотрел на озеро и теперь обернулся.

— Прогуляться не хочешь? — спросил он.

— Пойдем.

— Идите, идите. Если этот ваш знакомый из милиции приедет, сообщите нам: что, как. Этот молодой человек с родинкой, похожий на графа Альмавиву [1], вчера мне клятвенно обещал, что сегодня непременно заглянет. — Майя Тихоновна переключила телевизор на третий канал, где шел любовный сериал, и убавила звук. — На озере сейчас рай. А «дома наши печальны». Что ж — божья воля. Надо терпеть.

Прогулялись они не дальше, чем за угол дома. Там на лужайке, обсаженной туями, среди густо разросшихся кустов сирени под полосатым тентом полукругом стояли плетеные кресла, низкий столик и два уютнейших дивана-качелей, обтянутых фиолетовой тканью. Диваны казались такими мягкими, покойными. И качаться на них в солнечный день, прислушиваясь к шелесту листвы и пению птиц, было, вероятно, весьма приятно. Кравченко плюхнулся на диван. Тот заскрипел, алюминиевые опоры его дрогнули, подались. Кравченко уперся каблуками в землю.

— Ну и что скажешь?

Мещерский придвинул плетеное кресло так, чтобы сесть в тени тента.

— А что я могу сказать тебе, Вадя?

— Метко ее братца тут окрестили: Князь Таврический — и вправду ведет он себя соответственно.

— Я б его окрестил Павлин Таврический.

— А кстати, Павлин Иваныч весьма бесцеремонно пытался нас растормошить. Но и сам разоткровенничался — насколько искренне только вот. Но факт сам по себе примечательный. Посчитал, что мы знаем о происшедшем больше остальных. Наивный малый, а?

— Если отбросить кое-какие обстоятельства, мы с тобой, Вадя, действительно знаем об убийстве Шипова несколько больше других. Мы ведь, в конце концов, созерцали место происшествия.

— А ты думаешь, никто из этих, — Кравченко кивнул на дом, — не созерцал до нас места происшествия?

Мещерский молчал.

— Итак, основных версий может быть только две, — продолжил Кравченко, покачиваясь на диване. — Либо Шилова пришиб беженец из дурдома, либо с ним покончил кто-то из тех, кто вот уже третьи сутки подряд желает нам доброго утра за завтраком. Тебе какая версия больше нравится? Молчишь. А ведь это я логически развиваю твой эмоциональный ночной возглас: «Я так и знал, что-то случится». Вот и случилось.

— Умное умозаключение.

— Какое умею, такое и делаю.

— Ничего мы не делаем, Вадя. Ни черта! Это-то меня и тревожит больше всего.

— А я в детективы-добровольцы пока еще ни к кому не нанимался. Понаслышке знаю: наипаскуднейшее это занятие.

Мещерский отвернулся.

— А Елена Александровна, между прочим, действительно с самого начала о чем-то догадывалась, факт, — Продолжал Кравченко. — Многое я бы отдал, чтобы узнать, что она там тебе недорассказала. И лопух ты, Серега!

У родной бабки не мог ничего выудить толкового!

— Я в эти дела с мистической белибердой не вникаю.

— Но ты сам сказал: «Я так и знал».

— А, — Мещерский отмахнулся. — С тобой говорить иногда невозможно.

— Это потому, что я всегда прав. А знаешь что? — Кравченко растекся по дивану, точно огромная медуза. — После беседы с Павлином Иванычем кое-что мне тут представилось в несколько ином свете, чем раньше. Препротивный он мужичок, а?

— Тебя раздражает то, что он известный актер и, что греха таить, писаный красавец, не чета нам с тобой.

— Я так мелко не плаваю, мон шер, запомни. Не в этом дело. Просто кое на кого я тут иными глазами начал поглядывать.

— Наверняка на девицу Алису, — фыркнул Мещерский.

Кравченко улыбнулся.

— Вот познакомились мы тут с совершенно посторонними нам людьми, — сказал он задумчиво. — Посидели за одним столом, выпили рюмку-другую. Но ведь и понятия не имели, в какие отношения вступим с ними в самом недалеком будущем.

— Ни в какие отношения мы пока ни с кем не вступали.

— Ошибаешься, брат. Узелочек уже завязался. И сдается мне, завязали его намеренно именно тогда, за столом, в — первый наш вечер, когда мы, вернее, ты…

— Вернее, ты, Вадя.

— Ну да, когда мы поведали всей честной компании об убийстве того пропойцы на дороге.

— Я так не считаю. К тому же тогда первую скрипку за столом играл Файруз. Именно он первым начал рассказывать об убитом. Мы только уточняли факты.

Кравченко поднял брови:

— Мы им рассказали все, и весьма подробно. Вот в чем дело. Возник прецедент. А им мог кто-то воспользоваться в своих целях. Ну ладно, эти выводы еще вилами на воде писаны, нечего пока гадать. Ты вот лучше скажи: кто тебя тут сейчас больше всех интересует? Только честно.

— Честно? — Мещерский почесал подбородок. — Естественно, ОНА.

— А кроме нее?

— Корсаков и Файруз.

— Почему?

— Я, например, так пока и не догадался, кем доводится Зверевой и что делает в ее доме этот крашеный бугай.

А Файруз.., ну отчего это ему пришла фантазия вдруг оказаться иранцем? Кстати, интерес к иностранцам — это наша общенациональная черта. И потом… Тебе не кажется, что он совершенно непохож на правоверного?

— Не мусульманин?

— Ну да, не похож.

— Оттого что вино пьет за ужином?

— О каких мелочах ты говоришь? Не в этом дело.

— А в чем?

— Так, — Мещерский уклончиво пожал плечами. — Ты же знаешь, я на Ближнем Востоке работал, кое-что повидал. А тут, наоборот, кое-чего не вижу. Что, заинтриговал?

То-то. Ну а тебя кто тут больше всего прельщает? Алиса?

Только честно.

— Александра Порфирьевна.

— Бабуля в пижаме?

— Бабуля в шелковой пижаме и с сигаретой, а иногда…

Ты ничего не заметил?

— Нет.

— Она чрезвычайно элегантно, прямо шикарно крутит «козьи ножки».

— «Козьи ножки»?

— Ну да! Этот жест характерен для тех женщин, которые побывали на войне. Для фронтовых подруг, понимаешь? Я с одной такой бабулей в госпитале познакомился, когда лежал — ну, сам знаешь после чего. С виду была — божий одуванчик. А оказалась — бывший снайпер. В войну двести восемьдесят фрицев замочила, чуть до рекорда Людмилы Павличенко не дотянула. Я перед такой бабулей — сосунок. А ты вообще…

— У тебя воображение пылкое, Вадя. — Мещерский снисходительно потрепал приятеля по руке. — Надеюсь, в убийцы ты бабу Шуру не запишешь?

— В убийцы, Сережа, официально пока записан один-единственный человек — некий гражданин Пустовалов Юрий Петрович. Чудище с топором, ножом и сдвинутой набекрень психикой.

— Где он, интересно, прячется? — спросил Мещерский. — Если, конечно, прячется, а не является плодом милицейских фантазий. Может, он и не сбежал ниоткуда, а? Хотя… Столько дней без еды, без крыши над головой.

— Озерный край, Северная Ривьера. — Кравченко повел рукой, словно предъявляя эту самую «ривьеру» приятелю. — Да тут, Серега, можно спасаться целому батальону олигофренов: леса, скалы, ключи везде бьют, ягоды-грибы. Так что если дурачок наш неприхотлив к климату и по причине утренних холодных зорь не откочевал куда-нибудь на юг как дикий гусь, то…