Татьяна Степанова - Темный инстинкт

По всему выходило, что Майю Тихоновну в доме оплакивала только эта старуха. Все остальные были слишком напуганы: отупели от страха перед этим столь неожиданно свалившимся новым несчастьем. Глаза Марины Ивановны были совершенно сухи. Выйдя из кабинета, она села в холле. Мещерский надолго запомнил эту сцену, свидетелем которой невольно стал: Григорий Зверев после беседы с прокурором последовал за сестрой. Он говорил громко, голос его был мужественным, спокойным — чересчур уж мужественным и спокойным для этой ситуации. А фраза тоже была чересчур уж ни к чему не относящейся, неконкретной, однако весьма многозначительной:

— Знаешь, я готов это простить. Простить, несмотря ни на что. Но прежде — осмыслить. Но прежде — понять: почему? За что?

— Да, — Зверева откликнулась одними губами, беззвучно. — Почему? За что?

И Мещерский в этот самый миг словно впервые увидел, насколько похожи между собой брат и сестра. Вот только если бы она не красила волосы в другой цвет, не носила парика, да и разница в возрасте в восемь лет… Потому что именно в момент этого бросающегося в глаза родственного сходства стало ясно, что никакая краска, никакие парики и косметика не способны убавить человеку его прожитых лет. Перед Мещерским были пятидесятидвухлетняя увядающая женщина и очень красивый, следящий за собой мужчина. Мещерский отвернулся и внезапно наткнулся, точно на острый раскаленный гвоздь, на другой взгляд: Шипов-младший смотрел на жену своего мертвого брата. И в глазах парня читалась чисто физическая боль.

Около четверти пятого Мещерский вышел глотнуть свежего воздуха на открытую террасу-лоджию — дождь перестал, Кравченко, его только что отпустили, тоже был там. Стоял, облокотившись на мокрую кирпичную ограду, курил.

— Я вот все думаю, Серега, — он не обернулся, однако Мещерского узнал — глаза, что ль, на затылке появились? — Отчего даже хорошо дрессированный пес может броситься на человека без команды хозяина?

Мещерский и бровью не повел: к таким неожиданным высказываниям «от фонаря» пора было уже привыкнуть.

В этом доме ко всему пора было уже привыкнуть.

— Ну и отчего? — Он облокотился на кирпичи рядом с приятелем.

— Оттого, что собаку внезапно осеняет догадка, что человек этот либо напрямую угрожает его обожаемому хозяину, либо, напротив, совсем не угрожает, а.., даже наоборот. В первом случае пес бросается из чувства долга, во втором — из слепой ревности.

Мещерский кашлянул:

— Из какого же чувства, по-твоему, бросился на Звереву белый бультерьер?

— Из ревности, по-моему, это очевидно.

— Да?.. А к чему ты это, собственно, вот сейчас?

— Так. Мысль высказал. И еще: мы глубоко заблуждаемся.

— В чем же?

— В том, что считаем, что в этом доме произошло только два убийства. Нет, Мандарин — тоже жертва, только маленькая. Здесь убили три живых существа.

— С Мандарином проще. Его убийца известен. И даже орудие преступления изъято и припрятано. — Мещерский колупнул кирпич. — Завтра, может, и с другим орудием что прояснится. Дактилоскопическую экспертизу, кажется, быстро проводят. Чего с ней возиться-то? Сравнят наши «пальчики», сделают выводы. Только мы-то, Вадя, про них уже не узнаем.

— Никаких они выводов из дактилоскопии не узнают, — Кравченко полез за новой сигаретой.

— Ты так уверенно это говоришь.

— Я это говорю потому, что на щипчиках нет никаких отпечатков и быть не могло.

Мещерский затаил дыхание.

— Суди сам, — продолжал Кравченко. — Они за эти щипцы перво-наперво схватились: как же, лежат, голубчики, окровавленные в метре от убитой. Орудие преступления. И ежу ясно — бери смело и опыляй. Опылили. Потом стали нас долбать и пальцы откатывать. И что же? Сравнивать-то ведь все прямо на месте можно. Видел у эксперта чемоданчик навроде «ноутбука»? Это ж система такая «Дактопоиск». Она результаты в несколько минут обрабатывает, так что… А прошло уже пять часов, Серега. И за это время они не сделали своего выбора. Воз и ныне там. Они не остановились ни на ком конкретно, не взяли никого в плотную разработку, а значит…

— Слушай, не строй из себя Пинкертона. Эти твои умозаключения — чушь. Они совершенно нелогичны и…

— Может быть, — Кравченко слабо усмехнулся. — У тебя последнее время все, что я говорю, — чушь нелогичная.

Только, знаешь ли, на щипцах все равно отпечатков нет.

И это бесспорный факт уже.

— Даже бесспорный?

— Угу. Так эксперт сказал, вернее, не сказал, а показал тому парню, что меня допрашивал. Тот ждал, надеялся, видно, меня, что ли, подозревал в чем? А эксперт показал ему вот так, — Кравченко едва заметно покачал головой, — меня к двери спиной посадили, думали, я не вижу ничего.

— А ты, естественно, как великий супермен, сквозь стены и препоны…

— Никакого супермена. Там дверца шкафа была приоткрыта, в стекле, как в зеркале, все и отразилось. А у меня, как ты знаешь, орлиный взор.

— Все равно это чушь. Нелепо! Нелепо предположить, что ОН схватил эти щипцы в перчатках. Ну где он их взял бы? Да у него и времени не хватило бы еще перчатки какие-то напяливать… Или.., если он только все заранее приготовил… Тоже чушь. Может, с кухни уволок — домработница посуду-то в чем-то моет, пол, может, из туалета. Тогда… Тогда почему же они не ищут перчатки? Они в доме должны быть, если он ими воспользовался! Они должны все тут перерыть…

— Они что-то в этом роде как раз искали. Только.., ему и перчатки не потребовались, Серега, — Кравченко затянулся. — Помнишь обстановку в гостиной, когда мы туда как стадо вломились?

— Ну? Телевизор там работал, она — в кресле, щипцы…

— Да. И камин полыхал. А в нем на самой решетке догорала бумага. И пепел был на углях. Это от уже сгоревших листков.

— Помню, ну.., хотя, честно говоря, ни черта я не заметил, Вадя.

— В гостиную мы попадаем по коридору, минуя кабинет. Когда ОН шел убивать ЕЕ — а он знал, что она в гостиной одна, потому что видел (тут все, кроме нас с тобой, видели), как она уходила смотреть передачу, — он просто по пути заскочил в кабинет. Взял со стола несколько листов бумаги, затем прошел в гостиную, открыл дверь — камин вот он, рядом с дверью, щипцы из своей подставки торчат тоже на виду — только руку протяни и возьми тихонечко. Он и взял щипцы через бумагу. Как горячую сковородку тряпкой прихватил. Дешево и сердито. И не надо никаких водевильных перчаток. Она сидела в кресле, спиной к двери, телевизор грохотал. Она его не увидела. А ему потребовался только один удар, потому что он бил наверняка, знал, куда именно надо ударить так, чтобы она даже не вскрикнула.

— Он или она? — спросил Мещерский.

— Или она, — Кравченко сплюнул. — Или она била наверняка. Ненавижу я это «или» — паскудство сплошное, а не слово, ей-богу. Когда мы очутились в гостиной — бумага в камине почти сгорела. Думаю, там был не один лист, скорее два-три. Он швырнул ее на угли, только немного не рассчитал, когда положил щипцы на пол. Не бросил, Серега, заметь, а положил аккуратненько. Иначе кто-то бы обязательно услышал, как они об пол брякнули — ведь они литого чугуна, старинные, кажется.