Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— А эн цифрой «три» что означает? — спросил Мещерский.

— Это, Серега, НЕ УСТАНОВЛЕННЫЙ пока что нами мотив.

— Ну и?..

— А теперь, не раздумывая, выбери из всего этого мутного многообразия тот, который, по твоему мнению, подходит и для убийства аккомпаниаторши, — предложил Кравченко, — ну-ка попытайся соединить два этих колобка.

— Пока подходит только НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ. — Он продолжил лучик НЗ до круга с буквой А в центре.

— Так, есть такое дело! Одно убийство плюс второе убийство, а в сумме.., не важно пока, что будет в сумме, а важно то, что от перестановки слагаемых сумма не меняется, так? — Кравченко оживился. — А что получается, если мы поменяем слагаемые — то бишь убийства — местами?

— Сущий бред получится.

— Пускай бред, но… Итак, убийство Шилова порождает догадки о многообразии мотивов. Убийство толстой дамы дает пока что только один-единственный мотив — НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ.

— Но под ним, возможно, кроется и любой другой из этих вот!

— Любой? Какой же, например? Наследство? Майя Тихоновна что-то разве наследовала? Быть может, ее ревновали, любили?

— Все равно это бессмыслица какая-то, варварская логика. Даже и не логика совсем, а черт знает что.

— Я же сказал — бред. А может, новая методика из области хаусологии твоей. Пускай бред, а ты все равно слушай, — Кравченко ласково погладил бумажку. — Если связаны убийства — связаны и мотивы. А если они связаны, то вполне можно допустить и то, что они тождественны: толстуху убили по той же причине, что и Сопрано, — и наоборот.

— Никудышный из тебя аналитик, Вадя. Совет: ты, кроме меня, никому своих логических упражнений не показывай — засмеют.

— Хрен с ней с аналитикой! Тут творчески подходить надо. Меня, понимаешь ты, давно уже смущает то, что с Шиповым как-то уж все слишком на виду. И наследник он — муж богатой жены, и с любовником они под одной крышей, и родственнички о ненависти к нему чуть ли не на всех углах трубят. И даже с братцем его кое-что теперь проясняется… Словом, слишком уж удобно все это укладывается в классическую детективную схему: угадай, который из них — мочила. А вот убийство аккомпаниаторши почти никаких версий не дает: бессмысленный вроде бы, жестокий поступок, и тем не менее…

— Перед завтраком Тихоновна о чем-то ссорилась со Зверевой, — тихо сказал Мещерский. — И с Шиповым она как-то необычно себя вела. Очень необычно.

— С гитлерюгендом мы разберемся, дай срок. — Кравченко самодовольно хмыкнул. — Слушай, а о чем вообще говорили за этим завтраком, который я так подло проспал?

— Да ни о чем, — Мещерский пожал плечами. — Я же тебе еще в прошлый раз говорил: ощущение такое, что, когда они собираются вместе, им беседовать не о чем. Так, толкут себе воду в ступе, обсуждают мелкие бытовые подробности. За завтраком, Вадя, они снова говорили о печах, каминах, сырости, самочувствии…

— А кто предложил растопить камин в гостиной?

— Зверева. Она сказала Файрузу. А Тихоновна тут же стала петь дифирамбы печному отоплению. Потом они дачу старую вспоминали, я так понял, что еще родителей Зверевой. Потом говорили, что, возможно, придется продать этот вот дом. Тихоновна вспомнила, как ездила в Красково дачи смотреть с агентом по недвижимости. Да, кстати, она туда какие-то деньги отвозила, еще у Зверевой спросила: «Помнишь?»

— Какие еще деньги?

— Понятия не имею — зазвонил телефон, ее перебили, и она тут же все забыла.

— Ладно, про деньги тоже выясним. Хотя… Ну а атмосфера-то какая была, Серега? Духоты той самой не чувствовал?

— Нет, — Мещерский покачал головой. — Я, правда, сам злой как черт был — уж больно тошно было смотреть на их просветлевшие физиономии. Но атмосфера за столом как раз была вполне нормальной. Даже, я бы сказал, сплоченной.

— И все же этим утром что-то произошло. Именно утром, иначе что помешало бы убийце придушить Тихоновну ночью в ее комнате? Так нет — он пошел по самому краешку, потому что именно утром случилось нечто для него неожиданное и катастрофическое (может, это он вообразил, конечно, но…). Что-то такое, что заставило его действовать безотлагательно, отчаянно рисковать, совершая убийство в доме, полном людей. Ведь недруг наш, Серега, очень торопился. Впрочем, о мерах предосторожности даже в такой спешке не позабыл. Это очко в его пользу.

Запомним, что хладнокровия он даже в пиковой ситуации не теряет, а значит… Значит, дело, ради которого он льет столько крови, стоит того, чтобы быть хладнокровным до конца.

— Какое дело? Ее деньги, ты хочешь сказать? Снова всплывает корыстный мотив?

— Обрати, пожалуйста, внимание на этот вот вопросик, — Кравченко горделиво указал на фразу в реестре:

«Произошла ли фактическая подмена жертвы?»

— Обратил, ну и?

— Возможно, аккомпаниаторшу хладнокровно убивают, чтобы отвести подозрение от слишком уж бросающегося в глаза явного мотива. Основного следа.

— У милиции, Вадя, вообще не было никакого следа — ни основного, ни второстепенного, кроме версии Пустовалова. Слава богу, с этой морокой теперь развязались.

— Однако все в этом доме были осведомлены о том, для чего именно Зверева наняла нас с тобой.

— И этот ОН или эта ОНА, по-твоему, убивает толстуху, чтобы именно нам заморочить голову? Но откуда он знает, какой след для нас основной? По лицам, что ли, читает нашим? Да и нет следа у нас — мы как слепые щенки в темноте тычемся. Получается, что убийца слишком уж высокого мнения о наших с тобой способностях? Брось, это все сладостный самообман. Не переоценивай наши возможности, это грех, — Мещерский усмехнулся. — Форменная чушь это, Вадечка, — он уставился на бумажку: неустановленный мотив, поспешность совершения убийства и…

— Бритву они изъяли? — спросил он, помолчав.

— Изъяли. Только дактилоскопия ихняя и здесь не пригодится. За лезвие и за станок на глазах у всех уже брались два человека: Зверева и ее братец. И ты знаешь, как-то уж все это у них слишком естественно получилось — впопыхах, в горячке. Если предположить, что это убийца сунул бритву в рояль, ему было бы очень выгодно вот таким вот образом оставить на этой улике свои пальчики: вытаскивая ее на глазах свидетелей из клавишей.

— А зачем вообще убийце нужна эта улика? Смысла в этом поступке я все равно не вижу. Вижу одну только извращенность и слепую злобу.

— А эти пороки, Серега, не противоречат такому достоинству человеческой натуры, как завидное хладнокровие.

— Не противоречат. Ну, я не знаю, возможно, вся эта ересь и укладывается в рамки базового понятия НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ, возможно…

Кравченко с победоносным видом смял бумажку и убрал ее в карман.

— А теперь выброси все это из головы, — сказал он.

— То есть как это выброси?