Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду

Нонна Багратионовна непонимающе уставилась на Никиту.

— Вы о чем? О рыночной стоимости?

Никиту вовсе не интересовала рыночная стоимость книги, в гробу он видел ее и вовсе не на рынок с ней собирался, но и разговор с секретаршей поддержать не мешало.

— Ну… Хотя бы…

— В зависимости от издания… В зависимости от издания цена колеблется от полумиллиона долларов… И выше…

— А… верхний предел?

— Верхнего предела не существует, молодой человек. В частную коллекцию его можно приобрести и за несколько миллионов… Но, насколько мне известно, ни на Сотбис, ни на Кристи бестиарии в обозримом прошлом не выставлялись…

— Ясно… Спасибо за экскурс, Нонна Багратионовна…

— А… Почему вы все-таки спросили?

— Просто так… Просто так.

Секретарша недоверчиво стрельнула в сторону Никиты шрапнелью взглядов — один выразительнее другого. Но шрапнель Нонны была детским лепетом по сравнению с ковровыми бомбардировками мыслей о Джанго, Мариночке… И теперь вот — о бестиарии. В свете Джанго цена бестиария, какой бы она ни была изначально, удваивалась и утраивалась. Бестиарии обязательно зацепит строптивую собачью богиню, обязательно. Ведь он связан с газовым платком Мариночки, а Мариночка была частью давно забытой истории Джанго. Так же, как и Джанго была частью давно забытой истории Мариночки. Возможно, и бестиарии… Хотя не факт… Но им всегда можно воспользоваться как предлогом. Как совершенно беспроигрышным лотом. Почему нет? И его, Никитину, ставку на этот лот перебить будет невозможно..

— Ладно, я поехал, Нонна Багратионовна… Если шеф вернется, скажите, что вещи я привез…

— А вы разве его не дождетесь?

— Дела…

— Хорошо, я передам. А… если вы ему понадобитесь, где вас искать?

Где его искать, действительно? Может быть, в доме Джанго, ведь сейчас он отправится именно туда. Именно. От этой мысли у Никиты заухало совой сердце и появилась сладкая тяжесть в паху. И распространяться об этой благословенной тяжести он вовсе не хотел.

— Если я ему понадоблюсь… Если… Я на связи, мобильный со мной…

Нонна Багратионовна догнала его возле лифта. Никита уже собирался войти в кабину, когда секретарша в несвойственной ей манере решительно ухватила его за полу куртки.

— Послушайте, Никита… Мне нужно поговорить с вами…

— Нонна Багратионовна…

— Может быть, это просто случайное совпадение… Почему вы меня спросили о бестиарии?

— Просто… Поинтересовался, — Никите вовсе не хотелось вступать в утомительные прения с секретаршей.

— Нет, вы не поняли… Почему вы спросили меня именно об этом бестиарии. Вы ведь никогда не проявляли должного почтения к культуре Средневековья…

— Почему же? Мы ведь говорили с вами о Филиппе Танском… И о бестиариях. И не единожды… Разве вы не помните?..

Вот черт, очевидно, память секретарши Кора-бельникоffа страдала самой обычной возрастной дальнозоркостью: форму ступней средневековых поэтов она помнила гораздо лучше, чем утомительно-летние разговоры с Никитой — о гиенах, ворожбе и волшебных камнях во рту.

— Да нет, помню, конечно… Но мы говорили абстрактно. А теперь вы спросили о конкретной книге. О конкретной, понимаете? Известной только узкому кругу специалистов и любителей…

— Не знал, что о ней известно лишь узкому кругу… Нужно было предупреждать заранее…

— Не юродствуйте, молодой человек, — неожиданно рассердилась Нонна.

— Вовсе нет…

— Вы ведь не только о книге спрашивали… Вас интересовала рыночная стоимость бестиария…

Надо же, дерьмо какое! Никиту вовсе не интересовала рыночная стоимость бестиария. Во всяком случае, не больше, чем курс национальной валюты Доминиканской Республики. Но все же он спросил:

— А что, в этом есть что-то криминальное?

— Нет, но… Дело в том, что в наш отдел редкой книги… В тот самый, где я когда-то работала… Так вот, в него обратились за консультацией. Как раз по вопросу рыночной стоимости «DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS».

— Кто обратился?

— Откуда же я знаю… Был один-единственный телефонный звонок…

— И?

— И все. В тот раз абонент пожелал остаться неизвестным. И больше не перезванивал. А теперь вот вы, Никита…

— Совпадение, случайное совпадение, Нонна Багратионовна, — Никита ободряюще пожал секретарше запястье. — Извините, мне пора…

…Спустя несколько минут Никита уже перетаскивал бестиарий из «мерса» в свою куцую «девятку», стоявшую на открытой парковке "Только для а/м концерна «Корабельникоff». А еще через сорок минут (проклятые пробки!) он уже подъезжал к дому Джанго на Пятой Продольной. Это было нарушением правил, но ведь и бестиарий был нарушением правил, еще одним мячом, запущенным в игру. А второй мяч автоматически посылает к черту все правила, только потому, что игроки не знают, что с ним делать… Никита — совсем другое дело, Никита — не игрок. Играть с Джанго — означает обречь себя на проигрыш изначально, так что лучше уж он побудет в стороне, и, если удастся, — выскочит исподтишка на поле, и пользуясь суматохой, подует в выстриженный девичий затылок. И, может быть, ему удастся задать ей вопрос… Вернее, несколько вопросов, сорок минут в пробках ни для кого даром не проходят. Не факт, что Джанго ответит, она умеет не отвечать. Прямо, бескомпромиссно, глядя в глубь зрачков, — не отвечать.

Но он их задаст. Обязательно.

Больше всего Никита опасался собак, главным из которых был демонический короткошерстный Рико. Если Никита попытается проникнуть в дом Джанго без всякого на то приглашения — ему может крепко не поздоровиться. Хотя Джанго и укротила пса коротким и доверительным «Свои», но рассчитывать на это — себе дороже. У таких своих легко хрустят кости и легко отделяется мясо от этих самых костей, — стоит им только не с должным выражением взглянуть в желтые собачьи глаза. А нужного выражения Никита не знал, он вообще не знал, как вести себя с Джанго и ее песьеголовой джазовой свитой. Всего лишь раз он почувствовал ее — тогда в раскалывающейся от любви ванной. И все.

Дальше — тишина.

Тишина была и в доме, вернее — в его окрестностях. Не было ни Рико, ни «Форда», который так поразил воображение Никиты в тот, первый раз. Да и калитка оказалась незапертой, — и Никита расценил это как приглашение войти.

Никто не остановил его, никто не вышел к нему навстречу, а спустя некоторое время оказалось, что и в самом доме никого нет. Если не считать Дани, которого Никита обнаружил спящим, — в гостиной на кушетке. Некоторое время он рассматривал слегка тронутое всеми возможными пороками лицо саксофониста. И что только такая девушка, как Джанго, нашла в нем? Обыкновенный хлюст, жалкое существо, даже саксофон бессилен придать Дане хоть какой-нибудь значимости. Эти мысли вселили в Никиту уверенность в собственном превосходстве, и он без всякого почтения потряс Даню за плечо: