Татьяна Полякова - Ночь последнего дня

— Слушай, ты, умник, ты хоть знаешь, почему она…

— Юлька, замолчи! — закричала Машка так отчаянно, что у меня опустились руки. — Не смей ему говорить! Если ты расскажешь, я в окно выброшусь.

— Извини, — сказала я, отступая от Антона на шаг. — Извини. Иди и ни о чем не беспокойся. Мы тут выпьем немного и начнем благополучно тебя забывать.

Его растерянный взгляд метался от меня к Машке.

— Прощай, амиго. Мы — девицы, прожигающие жизнь в кабаках, а ты — суровый вояка, который, безусловно, знает все об этой жизни, — сказала я, распахивая дверь. — Представляю, как тебе тяжело смотреть на нас.

Он пытался уловить иронию, но в моем голосе она отсутствовала, Антон нахмурился, все-таки подозревая, что в моих словах запрятан некий второй смысл, и вышел из квартиры с чувством, что сделал что-то не так, не правильно, и не в силах понять, как такое могло произойти. Все это отчетливо читалось на его физиономии, и я, чтобы не видеть ее, поспешно закрыла дверь.

Машка прошла на кухню и включила чайник.

— Я вела себя как дура, — сказала она с грустью. В ней произошла странная перемена, и ее внезапное спокойствие пугало еще больше, чем недавняя истерика.

— Нормально ты себя вела.

— Ты бы не стала кричать «не бросай меня».

— Как знать, — пожала я плечами.

— Я пыталась завязать, но… Я ему правда каждый день обещала, он хотел помочь…

— Кончай его оправдывать. И винить себя. Ты такая, какая есть. Человека любят таким, какой он есть, а не таким, каким мы хотели бы его видеть.

— Он меня любил, — сказала Машка со вздохом. — Пока не узнал, правда, любил. Не веришь?

— Верю. А теперь узнал. И сразу разлюбил.

— Ты его совсем не знаешь. — Машка разлила чай и сделала несколько глотков. Я не спешила радоваться ее спокойствию, подозревая, что за ним безнадежность, которая хуже всякого отчаяния. Пусть бы лучше посуду била. Но Машка делать этого не собиралась. — Он хороший человек. Действительно хороший.

— Ага, — усмехнулась я. — Поэтому и смылся.

— А что ему остается? Угробить жизнь на наркоманку? По-моему, он поступил разумно.

— Конечно.

— Нет, в самом деле. Знаешь, он устроился на работу. Отгадай, куда?

— К Рахманову?

— Вовсе нет. Электриком на завод. Хотя Рахманов его к себе звал. Предлагал помощь и вообще… Но Тони не хочет быть кому-то обязанным. И в охрану не хочет. Он ненавидит все, что связано с войной. Охрана слишком напоминает недавнее прошлое.

— Поэтому надо устраиваться электриком?

— Что тут смешного? — обиделась она.

— Ничего. Я восхищаюсь твоим Антоном, но сейчас он меня интересует мало. Лучше скажи, что ты думаешь делать?

— Я? — Машка тихонько засмеялась. — Ничего. Буду жить, шпионить за шефом, бояться до смерти Ника и радоваться, что на мой век наркоты хватит.

— Кстати, о твоем шефе, — сказала я и пожалела об этом, но все-таки продолжила:

— Последнее время ты не заметила ничего подозрительного?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Машка.

— Тебе не показалось, что его отношения кое с кем ухудшились?

— Почему ты спрашиваешь? — В голосе Машки звучала настороженность, я пожала плечами.

— Просто так.

— Твой Рахманов приезжал вчера, и они больше часа ругались.

— А причина?

— Не знаю. Там двойные двери, и Углов их плотно закрыл. После того как Рахманов ушел, он вызвал меня к себе, был страшно злой, физиономия красная, пил таблетки и на меня орал, что я шпионка. Потом влепил мне пощечину и велел убираться.

— Вот свинья, — не удержалась я от совершенно излишнего замечания.

— Шеф мне не доверяет. Даже не спит со мной в последнее время. Это страшно злит Ника, он говорит, что я ни на что не годная, безмозглая дура. Наверное, так оно и есть. Как думаешь?

— Думаю, что он мерзавец и распоследняя сволочь. Но лучше его не злить.

— Буду стараться. — Машка вздохнула. — Ладно, пойду спать, завтра подъем в семь утра.

— Хочешь, я останусь у тебя?

— Нет, не хочу. Ты обо мне не беспокойся, глупостей я не наделаю. Буду мечтать о том, что он вернется. И реветь.

— Что тебе мешает мечтать, когда я рядом?

— Не обижайся, — похлопала она меня по руке.

— Может, он и правда вернется, — сказала я, поднимаясь.

— Нет, — покачала она головой. — Такие, как он, если что-то делают…

Мое беспокойство только усилилось. Я вышла из подъезда, дошла до угла дома, потом вернулась. Хотела подняться в квартиру, но решила, что Машка мне вряд ли обрадуется, и устроилась на скамейке, глядя на ее окна и ежась от холода. Дождь кончился, но температура упала, я сунула руки под мышки, подняла воротник. Свет в Машкиных окнах все еще горел, потом она подошла к окну и долго стояла так, глядя в темноту, а я смотрела на нее и тихонько поскуливала от безнадеги, от невозможности что-то изменить, исправить. Потом она позвонила и сказала:

— Со мной правда порядок. Иди домой, незачем сидеть во дворе.

— Ты меня видишь?

— Нет. Но знаю, что ты там. Я тебя люблю. И ты ни в чем не виновата. Обещай мне одно: ты никогда, ни при каких обстоятельствах не расскажешь ему, что с нами тогда сделали. Мужчина не должен знать такое о женщине. Женщиной надо восхищаться, а не жалеть ее.

— Я и не думала рассказывать.

Я поднялась со скамьи и пошла к остановке. Помахала Машке — она все еще стояла у окна.

Я свернула на свою улицу, когда впереди заметила женщину. Она нервно оглядывалась по сторонам, точно кого-то опасалась.

— Юлька, — вдруг позвала она, и я узнала Любку-Кошку. Любка приблизилась и потащила меня в переулок, заговорщицки шепча:

— Ищу тебя часа два. Дома нет, у Виссариона нет, а дело срочное.

— Что у тебя за дело?

— Он обещал мне приличные бабки, если я тебя приведу.

— Кто? — нахмурилась я.

— Мужик тот. Ну, о котором я тебе говорила.

— Тот самый Анатолий?

— Да, идем скорее. Он, поди, ждать замучился и смылся. Плакали мои денежки.

— Где он?

— Здесь недалеко. Я вечером шла к Виссариону, и вдруг он окликнул меня. Короче, он мне дал адрес, велел тебя туда привести.

— Подожди, — притормозила я. — Что он сказал?

— Да ничего. Велел тебя отыскать, обещал приличные бабки. Ты можешь идти побыстрее?

Мы подошли к двухэтажному строению, где раньше располагалась станция «Скорой помощи». Дом признали аварийным, под станцию выделили другое здание, а что делать с домом, похоже, так и не решили. В темноте он выглядел почему-то зловеще. Вскоре пришлось признать: место выбрано с умом. Подойти к дому незаметно практически невозможно, зато, в случае чего, смыться отсюда легче легкого: шмыгнул в ближайшую подворотню и затерялся в лабиринте старых улиц и переулков.

Мы вошли в подъезд, Любка уверенно направилась к лестнице в подвал. К моему удивлению, в подвале горел свет. Все стены здесь были покрыты надписями, должно быть, местечко облюбовали подростки для своих посиделок. Большая комната изрядно захламлена, но какие-либо обитатели отсутствовали. Любка пристроилась в углу на подобии нар, посмотрела на меня с сомнением, достала шприц из сумки и пробормотала: