Карин Жибель - Искупление кровью

— О чем ты подумала? — спросила Марианна, вытаскивая пачку сигарет.

— Не очень-то хочется об этом рассказывать…

Жюстина взяла сигарету, отвернулась.

— Я же вижу, что хочется, только начать трудно…

Жюстина грустно улыбнулась. Девочка снова права. Под напускной наглостью и бесчувствием таился дар понимания, способность проникать в то, что оставалось скрытым. И еще много других талантов… Жаль, что все это пошло прахом. Жаль, что вся ее жизнь пошла прахом.

— Это случилось давно. Я тогда была студенткой. Каждый вечер садилась на пригородный поезд, возвращалась домой, к родителям. Иногда довольно поздно…

— Когда в пригородных поездах уже небезопасно, да?

— Именно… Вагон был почти пустой, но я привыкла. Сидела, читала книгу, даже помню какую… Потом вошли трое парней. Я сразу поняла, что они нам зададут жару. Шумные, вульгарные. Мелкое хулиганье, понимаешь…

— Понимаю!

— Двое уселись напротив меня, один рядом. Я делала вид, будто их не замечаю, уткнулась в книжку… Хотя уже не разбирала слов… Даже страницу так и не перевернула… Они начали насчет меня отпускать словечки…

Жюстина смолкла, обхватила руками колени, уперлась в них подбородком.

— Спорим, они говорили, какая ты хорошенькая и прочую ерунду…

— Ну да, что-то в этом роде… А потом… один из них бросил окурок мне на ногу и растоптал… Тут я поняла, что дело серьезное и я в настоящей опасности.

Марианна сжала кулаки: ей хотелось сыграть какую-то роль в этой сцене, которая странным образом ей напоминала другую, похожую. Я бы уж заставила их покрутиться, этих мерзавцев!

— Я сказала, чтобы они угомонились, — продолжала Жюстина. — Но другой схватил меня за руку. Я умирала от страха, я кричала… И тогда какой-то мужчина, он сидел на несколько рядов впереди, встал…

Марианна побледнела.

— И вмешался? — спросила она каким-то не своим голосом.

— Да… Он подошел, потребовал оставить меня в покое. Я воспользовалась тем, что они отвлеклись, и удрала. Выйдя в проход, оглянулась и увидела, что эти трое юнцов схватили его за грудки… Я перебежала в другой вагон, потом в следующий. И в следующий за ним. Пока поезд наконец не доехал до станции. Я вышла… И… И покинула вокзал, взяла такси…

Жюстина замолчала. Марианна сидела, опустив голову, разглядывая свои ноги.

— Я так и не выяснила, что сталось с тем мужчиной, — призналась охранница. — Ты и представить себе не можешь, как я винила себя… Я ничего не сделала, чтобы ему помочь. В совершенной панике старалась убежать как можно дальше, не раздумывая… Несколько дней после этого я листала газеты, просматривала заметки о происшествиях. Так боялась прочесть, что его убили… Я хорошо его помню, во всех подробностях. Его лицо. Костюм, галстук…

— Если бы он погиб, ты бы узнала…

— Но его наверняка избили, знаешь. Он это сделал ради меня, он меня спас… А я — я так и не поблагодарила его.

— Понимаю… Но главное: ты — ты выпуталась из той истории… Что бы они ни сделали с тем мужиком, это пустяки по сравнению с тем, что могли бы сделать с тобой. И потом, он ведь прекрасно понял, почему ты сбежала… Ты еще ездила на поездах, после этого?

— Никогда. Так и не смогла. Если бы ты знала, как я перепугалась… Это странно, ведь они меня почти не тронули, но…

— Но ты как будто… все пережила так, как если бы это случилось в реальности. Боль, конечно, не такая, зато страх не меньше… В итоге ты так больше и не смогла сесть в поезд… И все-таки видишь: остались еще на свете добрые люди!

— Остались, конечно! — улыбнулась Жюстина. — Ладно, мне пора…

Марианна не спорила. Жюстина и так сделала много, уделив ей эти минуты. Поделившись с ней сокровенным. Хотя и перевернула ей все нутро, сама того не ведая.

— И… как называлась та книжка? — все-таки спросила она. — Которую ты читала в поезде?

— Забавный вопрос! Она называлась «Зеленый храм», вряд ли я когда-нибудь это забуду!

Марианна закрыла глаза.

— Что-то не так? — забеспокоилась Жюстина. — Ты выглядишь… как-то странно. С тобой тоже такое случилось?

— Нет, разумеется, нет.

— Знаешь, Марианна, я мало кому об этом рассказывала, и…

— И я сохраню твою тайну — даже под пытками!

— Спасибо… Но не беспокойся, здесь никого не пытают. Нас всех испытывает тюрьма.

Тридцать дней. В мерзкой, вонючей дыре.

Семьсот двадцать часов одиночества.

Сорок три тысячи двести минут медленного падения. Без особой разницы между днем и ночью.

Два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд отчаяния. Без намека на улыбку.

Марианна понаторела в устном счете. Надо чем-то занять время, которое, похоже, застопорилось и со злобным наслаждением превращается в вечность. По капле сочится вдоль темных, заплесневелых стен. Прилипает к решеткам, избирает для своего течения самые извилистые пути. Песчинки забили перемычку, невозможно, чтобы это тянулось так долго.

Марианна положила книгу на покрывало. «О мышах и о людях», настоящее откровение. Прорыв в другую реальность. Единственное, что было хорошего за эти тридцать дней. Самые чистые, прекрасные слезы. Но она уже трижды перечитала роман, почти что выучила наизусть. Что же до второй книги, которую узница с собой взяла, то она такая же тусклая, бесцветная, как и скука. Вдобавок Даниэль нанес удар исподтишка. Уехал в отпуск с женой и детьми, не пополнив запасы своей юной протеже. Нарочно. Это тоже, ясное дело, часть договора.

Всякий раз, как Марианну сажали в карцер, он забывал ее навещать. Делаешь глупости — остаешься без сладкого.

На хрен договор! Ты у меня дождешься. Уж я отточу о решетку зубы! Только вернись, я тебя на куски порву!

Оставалось на один укол. Один-единственный. Уже несколько дней она ощущала ломку. Еще не настал момент, когда чувствуешь, что все твое тело выкручивают, будто половую тряпку. Просто смутная тревога, все сильнее подтачивающая тебя изнутри. На аспирине и кодеине можно как-то продержаться. Отсюда атаки на медчасть, жалобы на неотступные, мучительные мигрени. Но нынче утром запасы иссякли. И медсестра определенно не даст больше ничего еще несколько дней. Не так-то она глупа, тетка в белом халате!

Один укол, один-единственный. Чтобы продержаться неделю. Начальник вернется через семь дней.

Не стоит колоться сегодня. Лучше подождать, пока это станет нестерпимым. Нестерпимым? Семьсот двадцать часов. В этой мерзкой клоаке. Что может быть более нестерпимым?

Сидя на продавленном тюфяке, Марианна вдруг подумала, что грядущие годы, раскрывающиеся перед ней, — не что иное, как бесконечное космическое пространство. Головокружение, не поддающееся контролю. Падение со скалы в бездонную пропасть, без лучика света. Она вскочила с койки, задыхаясь. Как это часто случалось с ней.