Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

— Попала эта вещица к нам очень просто, — сказал он, наконец преодолев искушение закурить еще одну сигарету. — Ее пытались сдать в антикварный магазин. Владелец магазина, поставленный в известность о приключившейся с вами неприятности, позвонил нам, поскольку данный предмет показался ему весьма ценным и… э… ну, словом, по-настоящему старым.

— Xa! — отреагировал Петр Самсонович. — Ха-ха!

— Мы задержали человека, пытавшегося продать серьгу, до выяснения обстоятельств, — закончил Ромашов, — и допросили.

— И что он вам сказал? — иронически поинтересовался Степаниди.

— Что эта серьга принадлежала его бабке, — сообщил Ромашов. — Вторая-де потерялась много лет назад, а эта хранилась дома как семейная реликвия…

— Ха! — опять воскликнул Степаниди. — А как звали его бабку, вы не спросили?

— Не уверен, что это имеет отношение к делу, — осторожно заметил подполковник Ромашов.

— Еще как имеет! — заверил его коллекционер. — Судя по этому предмету, — он снова схватил со стола серьгу и повертел ее перед глазами, — судя по этой семейной реликвии, бабку вашего задержанного вполне могли звать Еленой Прекрасной.

— Простите? — механически переспросил подполковник.

В первый момент он действительно не понял, что имеет в виду собеседник. Это имя — Елена Прекрасная — вызвало у него ассоциации с народными сказками о Василисе Премудрой, Марье-Искуснице и тому подобных персонажах, вплоть до Царевны-Лягушки. Слова Степаниди прозвучали как неуместная шутка, и Ромашов не раздражился лишь потому, что давно усвоил: чувство юмора у каждого свое, и то, что кому-то кажется весьма остроумным высказыванием, собеседнику зачастую представляется бессмысленным набором слов. Ему самому не раз доводилось растолковывать друзьям и знакомым — неглупым, наделенным чувством юмора людям — смысл своих собственных шуток. Они, эти шутки, не были ни чересчур плоскими, ни, наоборот, слишком сложными для восприятия; они просто отражали свойственный Ромашову склад ума, который не всегда был таким же, как у его слушателей. Профессиональный юмор милиционеров наверняка покажется профессору филологии грубым и циничным; ботанику ни за что не понять, в чем соль анекдотов, которыми обмениваются за столом ученые-физики, а уж о том, как шутят врачи, лучше вообще не вспоминать. Перед Ромашовым в данный момент сидел коллекционер антиквариата — человек, дела и мысли которого находились далеко за пределами сферы профессиональных интересов подполковника. И, коль скоро этот тип начал шутить на узкоспециальные темы, определенное недопонимание со стороны Ромашова было, можно сказать, неизбежно…

Степаниди, явно ожидавший совсем иной реакции на свое эмоциональное заявление, посмотрел на подполковника с нескрываемым удивлением, а потом, видимо что-то сообразив, утвердительно кивнул.

— Елена Прекрасная, — повторил он. — Дочь Зевса и Леды, жена царя Спарты Менелая, славившаяся красотой. Похищение ее Парисом послужило поводом к началу Троянской войны.

— Ах да, — припомнил Ромашов.

Представление о Троянской войне у него было самое общее и притом довольно-таки расплывчатое. Ну, Елена, яблоко раздора, троянский конь… Надо же, дочь Зевса! Ну и что?

— Что ж, — сказал он, решив оставить в стороне древних греков и их сложные взаимоотношения с богами Олимпа, — поскольку серьга не ваша, вопросов больше нет. Подпишите, пожалуйста, протокол.

Он перевернул бланк протокола, чтобы Степаниди мог прочесть его и подписать, и через стол подвинул бумагу к посетителю. Петр Самсонович, однако, не стал ничего подписывать. Он сидел неподвижно, уставившись на подполковника Ромашова с таким видом, словно тот у него на глазах только что превратился в чудище морское или отрастил вторую голову. У толстяка даже рот приоткрылся от изумления, так что стало видно, как там, в глубине, поблескивает надетая на коренной зуб платиновая коронка.

— В чем дело? — больше не скрывая нетерпения, поинтересовался Ромашов. — Что-нибудь не так?

— Вы что, не поняли? — тихим голосом спросил Степаниди. — Ах, Иван Гермогенович, да как же можно?! Это же сенсация! Настоящее открытие! Возможно, вам удалось раскрыть преступление века! Эта серьга… Неужели вы не понимаете? Когда родился Иисус Христос, этой серьге было уже без малого полторы тысячи лет!

— Как вы сказали? — опешил Ромашов.

— Я датирую ее тринадцатым или двенадцатым веком до нашей эры, — заявил Степаниди. — Возможно, специалист сумел бы определить возраст точнее, но несомненно одно: данный предмет принадлежит к малоазийской культуре античного периода — вероятнее всего, лидийской. Очень похожие серьги находили во время раскопок на холме Гиссарлык…

— Гиссарлык?

— В развалинах древней Трои, — уточнил Степаниди. — Эта вещица бесценна, Иван Гермогенович. Так что на вашем месте я бы более внимательно изучил генеалогическое древо человека, который пытался обменять ее на рубли…

Кофе был не то чтобы совсем плохой, но безнадежно далекий от того, что Глеб Сиверов привык называть хорошим. Напиток подали в белой цилиндрической чашке, он даже имел приятный аромат. Местечко, в котором готовили и подавали этот напиток, тоже оказалось вполне уютным, особенно если не принимать во внимание копии голландских натюрмортов, которыми были украшены гладкие кремовые стены, понизу обшитые темными деревянными панелями. Было видно, что создателю этих копий сплошь и рядом приходилось заменять мастерство усердием, черпая творческое вдохновение в суровой необходимости отработать полученный аванс. Если бы Глеб заранее знал об этих сомнительных украшениях, он постарался бы назначить встречу в каком-нибудь другом месте. А то сейчас придет, и начнется: ах, какие шедевры! Вы, наверное, нарочно пригласили меня именно сюда? Хотели, наверное, сделать приятное, порадовать, доставить, так сказать, эстетическое наслаждение?.. Что ж, вам это удалось! Поздравляю, ваше чувство прекрасного прогрессирует на глазах. Вы еще не начали коллекционировать рисунки на стенах общественных туалетов?

Пригубив кофе, Слепой снова попытался угадать, что послужило причиной вчерашнего телефонного звонка. Вряд ли Ирина Константиновна Андронова позвонила только потому, что ей наскучило вращаться в кругах музейных работников, коллекционеров и галерейщиков и захотелось пообщаться с «охотником за головами», каким она представляла себе Слепого с самой первой их встречи. Выбор места для этого свидания Ирина Константиновна оставила на его усмотрение, ограничившись перечислением заведений, которые, по ее мнению, для этого решительно не подходили. Все названные ею места, насколько было известно Сиверову, частенько посещались все теми же художниками, владельцами галерей, коллекционерами и прочими представителями богемы. Следовательно, Ирина Андронова не хотела, чтобы знакомые видели ее в компании Сиверова. А поскольку Глеб, как правило, выглядел вполне прилично, не носил на лбу рогов, а на плечах — погон с синими просветами и вполне мог бы сойти если не за кавалера, то хотя бы просто за хорошего знакомого, можно было предположить, что разговор пойдет о весьма щекотливом деле и не предназначен для чужих ушей. Дело, заставившее Ирину Константиновну вспомнить телефонный номер Слепого, судя по всему, находилось в точке пересечения их профессиональных интересов — ее, знаменитого на обе столицы искусствоведа и признанного эксперта в вопросах живописи, и его — меткого стрелка, агента ФСБ, «охотника за головами»…