Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Ирина задумчиво покивала головой. Да, такой опыт у нее был. О делах, в расследовании которых она принимала участие, не стоило никому рассказывать как раз потому, что рассказам этим никто бы не поверил. Любой нормальный человек счел бы историю о похищении из Третьяковской галереи одного из самых известных, а главное, впечатляющих гигантскими размерами полотен не слишком умно придуманной байкой. Начертанный на знамени тупых консерваторов лозунг: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда» — очень удобен для людей с живым, нетрадиционным мышлением, когда они задумывают самые дерзкие преступления и аферы.

При упоминании о своем богатом опыте участия в немыслимых, с точки зрения обывателя, историй Ирина Константиновна грустно улыбнулась, скользнула невидящим взглядом по висевшей над столиком, прямо напротив нее, топорной копии голландского натюрморта, пригубила кофе.

— Что ж, — сказала она, — вы правы. Я сама вас сюда позвала, так что рассказать все равно придется.

Рассказ ее был коротким и, честно говоря, не произвел на Сиверова особого впечатления. Из этого рассказа следовало, что на днях, а точнее позавчера, Ирина Константиновна присутствовала на открытии персональной выставки некоего художника, имя которого ровным счетом ничего не сказало Глебу Сиверову. Судя по тому, что и сама Андронова припомнила это имя с некоторым трудом, данный живописец до сих пор не оставил в изобразительном искусстве сколько-нибудь заметного следа и, похоже, не подавал в этом плане особых надежд. Но это никого не волновало. Выставка преследовала исключительно коммерческие цели, а гости были заняты друг другом, а также дармовой выпивкой и закуской.

— Я получаю до полутора десятков таких приглашений каждую неделю, — сердито пояснила Ирина Константиновна, заметив скользнувшую по губам Сиверова тень улыбки. — Ходить туда, как правило, довольно противно и абсолютно бесполезно. Очень жалко тратить время на светскую болтовню и позирование перед камерами. Но совсем не появляться на людях нельзя — забудут, и притом с удовольствием. Хороших художников с каждым днем все меньше, зато искусствоведов — пруд пруди…

Но и эти тонкости не имели ни малейшего отношения к делу. Суть же заключалась в анекдоте, рассказанном одним из гостей между двумя коктейлями с единственной целью — развеселить слегка приунывшее от лицезрения излишне концептуальных полотен восходящей звезды отечественной живописи общество.

Анекдот был рассказан человеком по фамилии Маевский — довольно известным, знающим и добросовестным коллекционером антиквариата. Каким ветром его занесло на живописную выставку, где ему было совершенно нечего делать, оставалось только гадать; вероятнее всего, Маевский явился сюда за компанию с кем-то из знакомых — встретил на улице, разговорился и так увлекся беседой, что не заметил, как очутился в окружении полотен, способных привести в содрогание даже самого ревностного поклонника абстрактной живописи. Числилась за ним такая слабость: начав говорить, он уже не мог остановиться и молол языком до тех пор, пока его не заставляли умолкнуть.

Так вот, Ирине Константиновне выпало сомнительное счастье краем уха, совершенно случайно подслушать историю, которой коллекционер развлекал гостей, которым надоело изображать восхищение при виде глядящего буквально с каждой стены живописного кошмара и которых угораздило, пробираясь к выходу, угодить в расставленные господином Маевским сети.

Несколько дней назад коллекционеру позвонил незнакомый ему молодой человек и попросил о встрече. Юноша, не предъявив никаких рекомендаций, не сославшись на знакомых и даже не признавшись, каким путем добыл номер телефона, был тем не менее весьма настойчив. Он утверждал, что якобы располагает неким особо ценным предметом.

Маевский был стреляный воробей и сразу заподозрил неладное. Серьезные дела так не делаются — по крайней мере, как правило. Но он был коллекционер и, конечно, втайне верил в чудеса. Как всякому настоящему коллекционеру, ему не раз доводилось иметь дело с темными, подозрительными личностями и выписывать сложные вензеля вокруг буквы закона. Вот и на этот раз в голосе звонившего ему почудилось нечто такое, что заставило рискнуть. Не то чтобы голос этот дрожал или срывался от волнения, но, кажется, этот молодой человек и впрямь считал, что располагает чем-то весьма и весьма ценным; естественно, он мог ошибаться, принимая, так сказать, карася за порося, а вот Маевский права на ошибку не имел. Уже на второй минуте разговора он решил: да, дело это сомнительное, но, если потом окажется, что из-за излишней осторожности он упустил возможность пополнить свою коллекцию еще одной жемчужиной, воспоминание об этом происшествии будет отравлять ему существование до самой смерти.

Поэтому назначил молодому человеку встречу в людном месте и явился на нее вовремя, приняв все мыслимые меры предосторожности на случай возможной попытки ограбления, похищения и прочих криминальных действий, направленных против его жизни, здоровья и имущества.

Коллекционер был разочарован. Молодой человек пришел на встречу с пустыми руками, не имея при себе даже фотографии вещи, о которой шла речь. Маевскому пришлось довольствоваться косноязычным описанием золотого украшения, составленного из множества тонких, различных по длине цепочек с золотыми же листиками на концах. Молодой человек не знал не только возраста этого украшения, но даже и того, куда, на какую именно часть тела данное украшение полагалось надевать. Поначалу он сбил Маевского с толку, упрямо называя эту вещь «колье». И лишь потом, когда, отчаявшись дать сколько-нибудь достоверное словесное описание украшения, собеседник выхватил из кармана шариковую ручку и принялся неумело, но вдохновенно рисовать на ресторанной салфетке, коллекционер сообразил, о чем идет речь.

Незнакомец изобразил подобие сложного головного убора из золотых цепочек, которые должны были украшать женский затылок. Примерно такую вещицу Гомер описал в «Илиаде» — там, где Андромаха в горе срывает ее с головы и бросает в пыль. В поэме головной убор описан достаточно невнятно, и поколения исследователей плохо представляли себе, о чем конкретно идет речь, пока Шлиман не откопал его в развалинах древней Трои вместе с огромным количеством других занятных вещиц.

Больше подобных предметов не находили нигде и никогда. Из этого следовало, что речь идет либо об одной из вещей, похищенных у Шлимана во время раскопок, либо, что вероятнее всего, о поздней подделке под нее. Не исключался также вариант, при котором весь этот разговор следовало расценивать лишь как попытку выманить коллекционера из дома, чтобы без помех очистить его квартиру. Последний вариант Маевский предусмотрел заранее — прямо скажем, за много лет до того, как ему позвонил этот странный тип, неспособный отличить старинную драгоценность от дешевой бижутерии.