Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Выходя из туалета, он споткнулся о ржавый конек, привинченный к облупленному коричневому ботинку небольшого размера, явно подростковому. Когда-то давно этот конек, по всей видимости, принадлежал Дмитрию Крестовскому, а может быть, даже и его отцу — уж очень непрезентабельный и архаичный вид был у этой штуковины. Да, пожалуй, именно отцу: во времена, когда этот конек был впору Дмитрию, мальчишки уже предпочитали кататься на хоккейных коньках с тяжелыми, сверкающими, зазубренными спереди лезвиями и красивыми пластиковыми ботинками.

В узком коридорчике, ведущем из прихожей в кухню, под ногами валялось множество вещей, которым более всего подходило общее наименование «хлам». Задрав голову, Глеб обнаружил вместительную антресоль с распахнутыми настежь дверцами. Внутри было пусто.

Взгляд Сиверова скользнул по фигурке с отбитой головой. В детстве Глеб не раз видел такую статуэтку в домах друзей и знакомых.

Поверх груды старых, вышедших из употребления вещей, некогда убранных с глаз долой на антресоль, а ныне опять выставленных на всеобщее обозрение во всей своей неприглядной ветхости, валялся небрежно отброшенный чьей-то рукой прямоугольник пыльного холста, еще хранивший следы старых, намертво закрепленных временем складок и сгибов. Рядом, свернувшись беспорядочными кольцами и петлями, лежала перерезанная в нескольких местах толстая вощеная нить, в которой Глеб узнал сапожную дратву. Было похоже, что этой дратвой не так давно был перевязан некий пакет, обернутый вот этой самой пыльной холстиной…

Все это время Глеб держал трубку рядом с ухом и, когда подполковник Ромашов снова заговорил с ним, сразу же ответил и вернулся в гостиную, моментально забыв и о старом холсте, и о сапожной дратве.

Теперь голос у Ромашова был озабоченный, почти встревоженный. По его словам, оперативники, проводившие осмотр квартиры Крестовского, не заметили в ней особого беспорядка, если не считать грязной посуды на кухне да груды старого хлама, вывалившегося из антресоли в коридоре. Ну и, конечно, пыли по углам — неизменного спутника одинокого мужчины, не обременяющего себя хлопотами по хозяйству…

— Как думаешь, что они там искали? — спросил подполковник в заключение.

Глеб вкратце объяснил ему про пиратскую карту. О «кладе Приама» он не упоминал, но Ромашов с самого начала знал слишком много, так что теперь ему не составило труда додумать остальное.

— Ай-ай-ай, — сказал он озабоченно. — А ведь они нас уделали, как ты считаешь?

— Это еще бабушка надвое сказала, — ответил Глеб. — Хотя по очкам они, конечно, ведут, и с приличным отрывом. Ты вот что, подполковник… Надо бы устроить около места, где обнаружили тело Крестовского, что-то вроде засады…

— Это приказ? — ядовито осведомился Ромашов, не ко времени вспомнив о, мягко говоря, сложных отношениях, издавна существовавших между Петровкой и Лубянкой.

— Это просьба, — мягко поправил Глеб. — Но если тебе нужен приказ, я похлопочу.

Ромашов на пару секунд задумался.

— Нет уж, — сказал он наконец, — спасибо. Лучше так… Чем меньше высокое начальство станет во все это лезть, тем лучше для дела. Сам ведь знаешь, каково это — искать что-нибудь, когда тебя лупят по спине дубиной с гвоздями и орут: «Скорей, скорей!»

— Не пробовал, — честно ответил Глеб, — но догадываюсь.

— Вот и продолжай догадываться, а пробовать не советую… Слушай, — оборвав жалобы на тяжелую ментовскую долю, деловито сказал Ромашов, — насчет этой засады… А не поздновато мы спохватились?

— Очень может быть, — сказал Глеб, про себя отдав должное скорости мыслительных процессов подполковника Ромашова. — А может быть, и нет.

Ромашов протяжно вздохнул.

— Понимаю, — нехотя признался он. — Раз вероятность существует — а она таки существует, — с ней приходится считаться.

— Только не забывай, что это настоящие отморозки, — сказал Глеб. — Путь твои ребята там смотрят в оба…

— Не учи ученого, — проворчал Ромашов. — Я все помню. Сорок пятый калибр — это тебе не шутки. Давно мы на таких сволочей не охотились. Измельчал браток, таких разборок, как встарь, уже нет…

— Делить больше нечего, все уже поделено, — сказал Глеб, — вот и разборки кончились. А заново делят уже не в песчаных карьерах и не на пустырях, а в Думе, в Верховном суде да в Кремле.

В ответ на этот антигосударственный выпад подполковник обозвал Глеба чекистским провокатором, на чем они и распрощались. Спрятав телефон в карман, Сиверов покинул квартиру. Он ощущал не желание, нет, — желать такого можно только врагу, — но настоятельную потребность обстоятельно побеседовать с населяющими скверик перед домом старушками.

В те самые минуты, когда Глеб Сиверов, хрустя осколками стекла и фарфора, прохаживался по разгромленной квартире Дмитрия Крестовского и беседовал по телефону с подполковником Ромашовым, Александр Антонович Гронский, банкир, сидел в своем рабочем кабинете под неутомимо отсчитывающими секунды электрическими часами и заканчивал расшифровку записей Дмитрия Аполлоновича Крестовского.

Старая тетрадь, помеченная инициалами «Д. А. К.», лежала перед ним на столе. Александр Антонович усердно работал, то вчитываясь в написанную порыжелыми чернилами абракадабру, то сверяясь с листком, на котором был записан ключ к шифру. Прочтя очередное слово, он старательно записывал его в блокнот. Работа была несложная, но медленная и кропотливая; у Гронского ломило виски, а глаза болели так, словно он их вывихнул. К тому же ему было трудно отделаться от мысли, что после компьютерной обработки расшифрованные записки Крестовского уже давным-давно лежали бы перед ним в виде двух-трех страничек, покрытых ровным, четким, удобочитаемым, отпечатанным на хорошем принтере текстом.

Но Александр Антонович не мог позволить себе такую роскошь. Сам он разбирался в компьютерах на уровне среднестатистического пользователя, а привлекать к делу одного из тех вечно небритых типов, для которых компьютер давно превратился в неотъемлемую часть организма, Гронский не хотел. Компьютерщики — тоже люди. Ничто человеческое им не чуждо, в том числе и слабость к легкой наживе. Посвятив такого в тайну «клада Приама», его затем пришлось бы убить. Александр Антонович никогда не дорожил чужими жизнями, убийство для него было всего лишь одним из способов решения деловых вопросов, но он был бизнесмен до мозга костей и не терпел бессмысленных действий, в том числе и ненужных человеческих жертв, неизменно влекущих за собой массу хлопот.

Поэтому Гронский занимался расшифровкой сам, напоминая себе пушкинского царя Кощея, который в одиночестве чах над златом. Правда, прибегнуть к посторонней помощи ему все-таки пришлось: один сообразительный паренек из аналитического отдела по просьбе Гронского за полчаса расколол шифр, который пренебрежительно обозвал детским. Пареньку было обещано повышение; вся работа осуществлялась в кабинете Гронского, под его бдительным присмотром. Дальше первой страницы записок Александр Антонович своего помощника не пустил, да тот и не испытывал такой потребности: для того чтобы правильно подобрать пары букв, ему хватило одного абзаца. Упомянутый абзац содержал ироническое, полунасмешливое приветствие тому, кто оказался настолько сообразителен, чтобы его прочесть, и пару весьма ядовитых шпилек в адрес современников, гонениям коих покойный автор записок якобы подвергался при жизни.