Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Макшарип относился ко всем этим раздражающим шумам с философским спокойствием. Он от природы обладал весьма уравновешенным характером, а курительные смеси, которыми его исправно снабжала оставшаяся дома многочисленная родня, помогали смотреть на происходящее вокруг как бы сквозь легкую жемчужную дымку, которая милосердно скрывала неприятные глазу детали и сглаживала острые углы.

— Не нашел? — спросил он, сворачивая очередную самокрутку.

— Он еще спрашивает! — прокричал из прихожей Фархад. Скрипя отстающими от лаг половицами, он вошел в кухню, распахнул холодильник и, вынув оттуда недопитую бутылку водки, жадно глотнул прямо из горлышка. — Он сидит тут, курит траву и задает вопросы! — продолжал он перехваченным голосом, утирая губы тыльной стороной ладони. — Этот ишак, этот обкуренный баран, этот…

— Значит, не нашел, — констатировал Макшарип и принялся любовно заклеивать кончиком языка свою самокрутку.

— Завтра ты сам пойдешь ее искать, — сказал Фархад и, сделав еще один глоток, поставил водку на место.

— Боюсь, тогда найдут меня, — хладнокровно возразил Макшарип. — Я ведь в розыске, ты не забыл?

— Да, я помню, — саркастически согласился татарин. — Как же я могу об этом забыть, если уже третий месяц обслуживаю тебя, как холуй! А ты не сумел даже уследить за девчонкой. Смотрите, какой чистоплотный! Так хотел помыться, что не мог подождать меня… Баран! За то, что ты сделал, я должен был тебя просто пристрелить!

— А почему не пристрелил? — с прежним хладнокровием поинтересовался Макшарип.

— Пожалел, — сказал Фархад. — Но не волнуйся, сделать это еще не поздно.

Раскуривая самокрутку, Макшарип отметил про себя, что ответ татарина похож на бело-розовую пастилу: белая полоска — правда, розовая — ложь. Правдой было то, что, отпустив девчонку, Макшарип подписал себе смертный приговор. А вот то, что Фархад отсрочил исполнение этого приговора из чистого человеколюбия и привязанности к напарнику, было обыкновенным враньем. В этом деле у них все было одно на двоих: и доверие уважаемых людей, и ответственность за вверенную их попечению шахидку, и вина, и расплата. Да, когда девушка сбежала, Макшарип был в квартире один. Но почему он был один? Где шлялся в это время Фархад? Уважаемые люди непременно задали бы татарину эти вопросы, прежде чем спустить курок, если бы знали, что девчонка сбежала. Но, судя по некоторым признакам, они об этом пока что даже не догадывались, и Фархад пытался на всю катушку использовать выпавшую ему отсрочку, бегая по окрестным улицам и дворам и приставая к прохожим с расспросами, не видели ли они молодую мусульманскую девушку в темном хиджабе — его сестру, приехавшую в Москву из глухого горного селения и заблудившуюся в чужом огромном городе.

— Я был в милиции, говорил со знакомым капитаном, — сообщил Фархад. — Кажется, ее видели вчера — тут, в нашем районе, буквально в паре кварталов отсюда.

— Ммм? — изображая вежливую заинтересованность, промычал Макшарип, затягиваясь смолистым дымом.

— Да перестань ты курить! — раздраженно выкрикнул татарин и резко взмахнул рукой. Выбитая изо рта дагестанца самокрутка откатилась к плите, сорвавшийся с ее кончика уголек, дымясь, упал на линолеум посреди кухни. Фархад растер его подошвой, оставив на светлом потертом линолеуме смазанную черную полосу и прожженную дырку размером с мелкую монету. — Надо думать, что делать дальше, а у тебя взгляд, как у дохлого карпа!

Макшарип, не вставая с табурета, наклонился, поднял самокрутку, аккуратно завернул краешек бумаги, чтобы не высыпалась начинка, и спрятал получившийся миниатюрный кулек в нагрудный кармашек рубашки.

— А кто ее видел? — задал он вопрос, которого от него ожидали.

— Да в том-то и беда, что видели ее многие, но никто не знает, куда она подевалась! — Фархад досадливо пристукнул кулаком по столу, заставив звякнуть стоящую на нем грязную посуду. — К ней пристали скинхеды, заставляли снять хиджаб, хотели, наверное, избить, а может, и убить. Потом появился какой-то человек, разбросал их, как слепых котят, двоих покалечил, остальных просто хорошенько отколотил, посадил ее в машину и уехал. Кто-то вызвал милицию, но к тому времени, как они приехали, все уже разбежались. Допросили ту бабу, которая позвонила ментам, она рассказала, как было дело, но что толку? Машину она запомнила — темно-синяя «БМВ», новая, большая, — но номер не разглядела — было далеко. Других свидетелей нет, да и кто их искал? Никого не убили, скинхеды не заявят на того, кто их избил, а постараются найти его сами, так что…

Он оборвал себя и безнадежно махнул рукой, явно не зная, как закончить фразу. Макшарип Сагдиев подумал, что, возможно, даже среди неверных встречаются приличные люди, способные заступиться за оказавшуюся в беде женщину, но усомнился в собственном предположении: все, что он знал о москвичах до сего дня, в корне этому предположению противоречило.

— Наверное, это был сутенер, — высказал он вслух пришедшую в голову мысль. — Увидел нездешнюю девушку — молодую, красивую, одну, без старших, — и решил воспользоваться случаем. Он ей помог, она ему благодарна, куда идти, не знает, денег нет, документов нет — очень удобно, слушай!

При этом Макшарип подумал, что помощь, оказанная Залине Джабраиловой им самим, в этом случае выглядит не таким уж большим благодеянием. А с другой стороны, говорить, что смерть лучше позора, легко тем, кто сам никогда не стоял перед таким выбором. Макшарип Сагдиев пожил на свете и немало повидал; когда-то ему казалось, что его поступки угодны всемогущему Аллаху, а его труды и жертвы со временем окупятся сторицей. Потом главным в его жизни стала месть, а потом он и вовсе перестал понимать, что и зачем делает. Но к тому времени было уже поздно: оружие словно прикипело к рукам, прошлое не отпускало. Даже амнистия, по которой он был отпущен на волю как добровольно сдавшийся властям в ходе так называемой контртеррористической операции, дала ему всего полгода относительно спокойной жизни. По истечении этого срока к нему в дом под покровом ночной темноты явились вооруженные бородачи, среди которых он без удивления, но и без радости узнал парочку знакомых лиц, и уже через две недели Макшарип Сагдиев был объявлен в федеральный розыск как закоренелый террорист. Он и был террористом — неплохим подрывником, отличным стрелком, опытным бойцом, поднаторевшим в тактике партизанской войны. Он воевал, потому что больше ничего не умел и даже при всем желании уже не смог бы найти для себя иного заработка, и уходил в бой, как другие уходят на скучную, тяжелую, нелюбимую работу, которую не могут бросить, скованные по рукам и ногам массой обязательств. Он выполнял свою работу, как умел, не лучше и не хуже, но давно перестал воспринимать ее как подвиг, а проливаемую обеими враждующими сторонами кровь — как жертву, которая угодна всевышнему. Если бы всемогущий хотел, чтобы женщины взрывались в метро и на рынках, он даровал бы им не чрево, способное вынашивать детей, и грудь, чтобы их выкармливать, а заряд взрывчатки, равный по весу готовому покинуть материнскую утробу плоду. Мужчина рождается воином; сводить счеты с врагом — его предназначение и долг, смерть в бою — величайшая честь для него. Но кто придет на смену погибшим, если подлые трусы наподобие уважаемого Махмуда станут одну за другой посылать на смерть женщин?