Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

Узкая, с неровными краями полоска неба над дорогой еще светилась глубокой вечерней синевой, но тут, внизу, было уже совсем темно. Свет фар прыгал и метался, выхватывая из густого мрака то лохматые кусты и траву обочины, при таком освещении похожие на затейливое, серебряное с чернью, металлическое кружево, то хищно протянувшиеся к дороге из темноты корявые, с растопыренными пальцами веток лапы дубовых суков. Резкий контраст между ярким светом ксеноновых фар и глубокими черными тенями превращал окружающий мир в двухцветную черно-белую гравюру, на которой каждый бугорок казался горным кряжем, каждый камешек — приличных размеров валуном, а каждая впадинка — глубоким провалом, в котором ничего не стоит оставить все четыре колеса.

По разбитой лесной грунтовке в глухой полуночный час двигался кортеж, состоявший из целых трех машин. Впереди, указывая путь через паутину многочисленных, ведущих в неизвестность (а чаще всего просто в никуда), то и дело пресекающих друг друга малоезжих проселков, ехал полноприводной «мерседес» — угловатый, черный, как эта ненастная осенняя ночь, и сверкающий, как глыба полированного антрацита. Он шел на опасной скорости, лишь изредка прожигая мрак короткими кроваво-красными вспышками тормозных огней, безжалостно убивая дорогостоящую подвеску. За ним с трудом поспевал ярко раскрашенный микроавтобус скорой помощи. Его мигалки не горели, сирена молчала — здесь некого было прогонять с дороги, кроме ежиков, — но скорость, заданная головной машиной, прямо указывала как на степень спешки, так и на размеры суммы, полученной бригадой медиков за этот внеурочный экстренный выезд.

Колонну замыкал серебристый «лексус», так густо осыпанный опавшей листвой, словно простоял в лесу добрых полдня. Сырые от ночного тумана листья прилипли к влажному железу и стеклу; «дворники» сдвинули их в стороны, к боковым стойкам кузова, и они обрамляли ветровое стекло, напоминая декор, старательно, но неумело нанесенный продавщицами на витрину захудалого провинциального магазинчика в преддверии Дня знаний — первого сентября. В другое время и при иных обстоятельствах водитель «лексуса» ни за что не тронул бы машину с места, не приведя ее предварительно в надлежащий вид. Но сейчас было не до того, да и пассажир, который мог бы сделать резкое замечание по поводу поданного к подъезду хлева на колесах, сейчас ехал в другом автомобиле и был занят другими делами, куда более важными, чем демонстрация начальственной спеси.

В салоне «скорой» горел яркий свет. Пристегнутое ремнями к подвесной койке, опутанное проводами и трубками тело пациента было по самый подбородок укрыто простыней, на которой темнели бурые пятна подсыхающей крови. Голову украшала толстая марлевая чалма, по контрасту с которой покрытое разводами кровавой грязи лицо выглядело особенно темным и страшным. Правая рука пациента тоже была забинтована и взята в пластиковый лубок; в вене левой торчала укрепленная с помощью пластыря игла, через которую в зависший между жизнью и смертью организм поступала кровь. Помощь подоспела вовремя, и то, что группа крови была известна заранее, оказалось очень кстати: без срочного переливания пациент вряд ли дотянул бы не только до клиники, но даже и до шоссе.

Цепляясь за ремни и поручни, чтобы не слететь с узкого и неудобного бокового диванчика, Черемис смотрел в осунувшееся, мертвое лицо своего шефа и мучительно гадал, правильно ли поступил, сделав то, что сделал.

При этом он отлично понимал, что гадать поздно: выбор сделан. Да и был ли у него выбор? Если подумать, то, пожалуй, нет, не было. Когда угодно, только не в этом случае. Потому что шеф, как обычно, проявил предусмотрительность, хорошенько все обдумал и только после этого позвонил Черемису.

Майор запаса Олег Борисович Иванов родился и вырос в небольшом поселке километрах в двадцати от Йошкар-Олы, за что и был еще в военном училище прозван Черемисом. Для марийца, заброшенного судьбой далеко от родных мест (и, как правило, очень этим довольного), носить кличку Черемис так же естественно, как украинцу в схожих обстоятельствах зваться хохлом, а русскому — москалем. Как и многие его земляки, Черемис был невысокого роста, мелкокостный, большеголовый, но с мелкими чертами лица, отдаленно напоминавшими сморщенное печеное яблоко, чтобы не сказать: мартышечью морду. Некоторые именно так и говорили, и кое-кто из подчиненных за глаза обзывал его обезьяной. Правда, теперь такое происходило значительно реже. Если в армии это еще приходилось как-то терпеть (а что ты им, рекрутам подневольным, сделаешь; чем, кроме наряда вне очереди, можешь напугать?), то теперь нижний чин, неосторожно распустивший язык, рисковал в два счета очутиться на улице с волчьим билетом в зубах и отпечатком подошвы, пусть себе и только воображаемым, пониже спины. Потому что теперь Олег Борисович служил заместителем начальника службы безопасности крупной фирмы, название которой «Париж — Ангара» имело столько же отношения к ее деятельности и месторасположению, сколько навязшее на зубах словосочетание «Лада-калина» — к широко распространенному в средней полосе России кустарнику. Платили здесь хорошо, непосредственный начальник, Петр Кузьмич Стрельцов, был золотой человек (или, по крайней мере, умел таким казаться), так что лишиться такой работы не хотел никто.

Острых ситуаций на этой работе хватало, но сегодняшняя, пожалуй, превосходила все, что Черемису довелось пережить до сих пор, — если не по степени риска для здоровья и жизни, то по накалу страстей и внутреннему напряжению. Раньше, если ему и приходилось принимать самостоятельные решения, это всегда делалось в рамках должностных обязанностей и полномочий, по приказу Стрельцова или Большого Босса, Андрея Викторовича. Не было случая, чтобы их приказы и распоряжения противоречили друг другу — не было, потому что просто не могло быть. Все сотрудники фирмы знали, что эти двое дружат еще со школьной скамьи, а наиболее доверенные лица, в число которых с некоторых пор входил и Черемис, располагали куда более важной, многое объясняющей информацией: официально выступая в роли начальника службы безопасности, Стрельцов на деле являлся полноправным совладельцем бизнеса. Так что, если у Андрея Викторовича и возникали с ним разногласия, улаживались они наедине, за закрытыми дверями, после чего достигнутый боссами компромисс озвучивался перед подчиненными в виде того или иного конкретного распоряжения. Выбирать, чей именно приказ подлежит выполнению, а чей следует похерить, таким образом, не приходилось никогда. Сегодня такое случилось — или, вернее сказать, стряслось — впервые, да еще на таком уровне личной ответственности, до которого Черемис сроду не чаял (да, честно говоря, и не хотел) добраться.