Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

Двигавшиеся задами джипы остановились у забора, ограждавшего крайний участок. Поднятая колесами пыль догнала их и на несколько секунд заволокла мутным желтовато-серым облаком.

— Первый на позиции, — прохрипела рация.

— Второй на позиции, прием, — сейчас же отозвался другой голос.

Стрельцов опустил на колени бинокль, взялся за рацию и, передвинув рычажок на корпусе, сказал в микрофон:

— Работаем. Повторяю: пленные мне не нужны. С Богом, ребята!

Даже без бинокля он видел, как посыпались из машин и, растягиваясь редкой цепью, пошли в атаку его люди. Передний с разбега перемахнул хлипкую ограду. Подгнившие столбы не выдержали, штакетник дрогнул и покосился, заваливаясь внутрь, и следующий боец опрокинул его в бурьян ударом ноги. Послышался трескучий хлопок пистолетного выстрела, в прозрачном воздухе дробно раскатился гулкий перестук автоматной очереди, и вдруг внизу принялись палить так густо, словно в доме окопалась не пара человек, а вооруженная до зубов банда исламских террористов.

— Что это они там затеяли? — насторожился Банщиков, держа на отлете руку с дымящимся окурком.

— Садись в машину, — напряженным голосом откликнулся Петр Кузьмич.

Он уже все понял, хотя еще не мог поверить в правильность своей догадки. «Засада! Ложись! Справа, Костян! Спра…» — на разные голоса хрипела и кричала рация. Бойцы «Скорпиона», только что скрывшиеся из вида среди деревьев старого сада, снова появились в поле зрения Петра Кузьмича — пятясь и на ходу короткими очередями паля из автоматов куда-то в сторону дома, они отступали к машинам. На глазах у Стрельцова один из них упал, и ему никто не попытался помочь — это было уже не отступление, а бегство, позорный панический драп, во время которого человек забывает обо всем и ничего не слышит, кроме голоса инстинкта самосохранения: беги, дурак, убьют!

— Они что, друг в друга шмаляют? — наполовину забравшись в кабину и продолжая в полнейшем недоумении вглядываться в то, что происходило на краю деревни, тупо предположил Банщиков.

И тогда, словно в ответ на этот дурацкий вопрос, пожелтевшее нераспаханное поле за деревней вдруг зашевелилось, ожило, и возникшие словно из-под земли фигуры в косматых маскхалатах почти в упор дали залп по отступающим бойцам «Скорпиона». Двое упали, остальные замерли, где стояли, побросав оружие и подняв руки. Операция изначально задумывалась как блицкриг — пришел, увидел, победил; так оно и вышло, хотя и с небольшой поправкой: в чеканной классической формулировке непобедимого Цезаря последнее слово — «победил» — в данном случае следовало заменить на «обгадился».

Со стороны деревни долетел звук последнего одиночного выстрела.

— Заводи, — сказал в наступившей тишине Петр Кузьмич, — поехали отсюда.

Гриша Банщиков наконец вышел из ступора, уселся за руль, хлопнул дверцей и запустил двигатель. Все-таки он был начальник оперативного отдела, а не тупой бык и помимо рефлексов хранил внутри черепной коробки некоторое количество серого вещества. Что до его временной растерянности, то понять его было легко. Петр Кузьмич и сам испытывал схожее чувство, разве что не был так удивлен: в отличие от Гриши, он хорошо знал, кто противостоит ему в этой игре, и был внутренне готов к любым сюрпризам. Это была игра по принципу «пан или пропал», и теперь, когда подброшенная монетка опять легла решкой кверху, Стрельцов понял: в этой игре с самого начала у него не было ни одного козыря. Все покатилось под откос в тот самый день и час, когда он позволил себя обмануть, купившись на двойную любительскую инсценировку. Если бы он послушался совета того же Гриши Банщикова и послал в литейный цех бойцов «Скорпиона», а не каких-то приблудных псов, обман вскрылся бы в тот же день, поскольку убыль личного состава не осталась бы незамеченной. Но он не любил оставлять следы, и на этот раз собственная чистоплотность сыграла с ним дурную шутку: ни о чем не подозревая, он продолжал идти вперед, когда нужно было бросить все и улепетывать сломя голову.

— Что же это, а? — потерянно бормотал Банщиков, разворачивая машину. — Как же так? Откуда?

— Полагаю, из Москвы, — вынимая из кармана куртки шприц-тюбик с анестезирующим средством, сквозь зубы просветил его Петр Кузьмич. — Из нее, Первопрестольной, больше неоткуда… Вот старый пес! Обвел все-таки, выследил, подкараулил… — Он прямо сквозь рукав воткнул иглу в пульсирующее невыносимой болью плечо, сдавил пластиковый тюбик, выжимая лекарство, шумно подышал носом и закончил: — Сделали нас, Гриша. Сроду меня так, как сегодня, в галоши не обували.

Он выбросил в окно пустой шприц-тюбик и завозился, неловко закуривая одной рукой. По салону поплыл, рваными клочьями вылетая в окно, табачный дым. Петр Кузьмич отправил вслед за тюбиком ставшую ненужной рацию, вынул из кармана два паспорта, заглянул в оба, спрятал один обратно в карман, а второй протянул Банщикову со словами:

— Будь добр, выбери минутку и избавься от этой хреновины. С этой минуты меня зовут… Впрочем, неважно, меньше знаешь — крепче спишь. Сделаешь?

— Не вопрос, — пожал широкими плечами Банщиков. — Ложимся на дно?

— А есть другие варианты? Счастье, что нас вместе с остальными не повязали, — сказал Петр Кузьмич, добавив про себя: «Сие, впрочем, еще не факт».

Машина скатилась с пригорка, волоча за собой длинный хвост пыли, и нырнула в лес. Прямо в глаза забили короткие вспышки пробивающегося сквозь поредевшие кроны солнечного света, и Стрельцов опустил солнцезащитный козырек. Лес был смешанный, и дорога была сплошь устлана желтым ковром опавшей листвы. Это было красиво, но Петр Кузьмич чувствовал, что теперь до конца своих дней не сможет любоваться листопадом, не вспоминая при этом, как бежал, спасаясь от верной смерти, по шелестящим, разлетающимся в стороны красно-желтым осиновым листьям. Горечь поражения и ярость человека, у которого в самый последний момент прямо из-под носа украли верную победу, шли на убыль по мере того, как освещенная косыми лучами солнца, желтая от листвы и пестрая от теней лесная дорога, петляя, убегала назад.

— Главное, Гриша, всегда оставаться живым и свободным, — озвучил он свое настроение. — Пока человек жив и на свободе, он может все изменить — поражение превратить в победу, нищету — в богатство…

— Живым и свободным, да, — задумчиво повторил Банщиков, поглядывая то вперед, на дорогу, то в боковое зеркало — нет ли погони. Погони не было, по крайней мере пока, и Петр Кузьмич надеялся, что те, кто поджидал их в засаде, не заметили стоящую на верхушке пригорка машину. — Живым и свободным… — еще раз повторил Гриша и, резко перейдя от философии к насущным житейским вопросам, осведомился: — Вас куда — в больницу?