Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

Но ничего такого не произошло — ни на дороге, ни на аэродроме, ни по пути в район города, с давних пор по неизвестной причине в народе именуемый Шанхаем. ЭТО случилось позже, причем в самых подходящих к случаю декорациях — в магистральной канализационной трубе, по которой они проникли на территорию «Точмаша».

«Я не вправе приказывать, — помнится, сказал, стоя над открытым люком посреди заросшего крапивой и бурьяном пустыря, одетый в черный рейдерский костюм Юрий. — Но у меня может просто не хватить рук, и тогда одно из двух: либо погибнут заложники, либо произойдет крайне нежелательная утечка информации, способная, без преувеличения, повлечь за собой обмен массированными ядерными ударами. Но, повторяю, вы вправе отказаться».

«А вы умеете правильно формулировать просьбы, — нервно поправив очки, сделал собеседнику двусмысленный комплимент Харламов. — Уговорили, я выбираю суперигру».

Он ждал, что внизу будет по колено, а может, и по самые ноздри. Но на деле он всего лишь набрал надетыми на босу ногу сандалиями жидкой грязи — во всяком случае, хотелось думать, что это просто грязь, хотя стоявший в трубе густой, почти осязаемый запах не допускал двоякого истолкования. Идя по трубе вслед за указывающим дорогу Юрием, Илья Николаевич думал, что в жизни своей не сталкивался ни с чем более отвратительным — если, конечно, не считать некоторых сторон жизни города Мокшанска. Но такого мощного, почти до потери сознания, омерзения он действительно не испытывал еще ни разу — и был уверен, что уже не испытает, ровно до тех пор, пока Юрий, сказавши: «Пришли», — не вскарабкался наверх по вмурованным в бетонную стенку колодца ржавым железным скобам.

Наверху послышался тихий, вороватый скрежет осторожно сдвинутого в сторону люка, какой-то невнятный возглас, возня, глухой шум, и неожиданно прямо под ноги Харламову, обдав его вонючими брызгами, рухнуло тело в черном комбинезоне и трикотажной маске-«балаклаве». Из перерезанного от уха до уха горла хлестала кровь; Илья Николаевич похолодел от ужаса, решив, что это Юрий, но тот уже в следующее мгновение как-то незаметно очутился рядом — деловито обтер о бронежилет убитого окровавленный нож с вороненым лезвием, а потом, бросив быстрый взгляд на Харламова, коротко, буднично посоветовал: «В сторонку». Илья Николаевич отвернулся, и его шумно вывернуло наизнанку. Как ни странно, легче ему от этого не стало.

«Успокойтесь, не надо так бурно реагировать, — снимая с трупа тупоносый автомат незнакомой Илье Николаевичу конструкции, сказал Юрий. — Таковы злонравия достойные плоды. Только и всего — ни больше, ни меньше». — «Какое злонравие? — больным голосом простонал Харламов. — Что вы несете? Что вы о нем знаете, чтобы с таким апломбом говорить о злонравии?» — «Уж я-то знаю, — отчего-то помрачнев и сделавшись серьезным, ответил Юрий. — Пай-мальчики в рейдеры не записываются, уж вы мне поверьте. Это война, Илья Николаевич. Как в сорок первом. Ну вот кто, спрашивается, его сюда звал?» — «А вас?» — «Если опустить трескотню о служебном долге, могу назвать конкретное имя: Валентина Ивановна Горчакова. Знаете такую? Между мной и ею стоял всего один посредник в лице нашего с вами дорогого шефа, генерала Алексеева. Она позвонила ему, он мне, и вот я здесь. И не думайте, пожалуйста, что я от этого счастлив. Перешагивайте — смелее, смелее, ему уже все равно… И либо перестаньте вести себя, как институтка, либо ступайте подобру-поздорову домой. Это еще не конец — это, господин писатель, самое начало».

Набитый цитатами из классиков художественной литературы и философии столичный супермен знал, что говорит, и вскоре Илье Николаевичу представилась отличная возможность в этом убедиться. Там, в трубе, он на ходу по привычке сочинял подробный репортаж о своих приключениях — мрачные своды, неприятный запах, хлюпанье под ногами, сердитый писк разбегающихся с дороги крыс и прочее в том же духе. Уже тогда он знал, что Чулюйкин этого не напечатает, даже если приставить ему ко лбу заряженный пистолет; в колодце, где впервые в жизни стал свидетелем хладнокровно и весьма профессионально совершенного убийства, он понял, что печатать Чулюйкину будет нечего, поскольку репортаж так и останется ненаписанным. А наверху вся эта репортерская чепуха просто вылетела у него из головы — стало просто не до того. По дороге к гаражу и в самом гараже Юрий у него на глазах убил еще троих — без единого выстрела, ножом и даже голыми руками. Он работал, как опытный мясник — вернее, как машина, заменившая мясника на скотобойне: подкрадывался, как большой черный паук, стремительно прыгал на жертву, наносил единственный смертельный удар, аккуратно опускал на землю бездыханное тело, перешагивал через него и тенью скользил дальше. Смотреть на все это было, мягко говоря, неприятно, но, поразмыслив, Илья Николаевич пришел к выводу, что иначе просто нельзя: время белых коней под шитыми золотом черпаками, блистающих доспехов, копий и прочей мишуры давно кануло в Лету, и нынче рыцари, если они еще сохранились, должны действовать именно так — быстро, аккуратно и эффективно, с минимальными потерями и максимальным уроном для противной стороны.

Часового, который, покуривая, скучал на железном балкончике под дверью кабинета завгара, Юрий снял, метнув нож с расстояния в добрых десять метров. Харламов, переставший смотреть фильмы с такими трюками еще в возрасте семнадцати лет, искренне изумился: это что, и впрямь возможно? Он чуть было не произнес это вслух, но вовремя поймал себя за язык: вопрос был дурацкий, он видел все своими глазами и знал ответ — то есть раньше не знал, а вот теперь узнал, хотя и было непонятно, хорошо это или плохо.

«Десять минут, — вполголоса сказал ему Юрий, вручая извлеченный из кармана убитого охранника ключ от двери. — Если стрельба начнется раньше, садитесь за руль и гоните; если она не начнется, а я не появлюсь через десять минут — то же самое: садитесь в кабину, и вперед… Стрелять умеете?»

Ответ был очевиден, и он потратил еще минуту, объясняя, как пользоваться вынутым из кобуры на поясе убитого охранника пистолетом. Затем, поняв, по всей видимости, что его объяснения суть не что иное, как пустое сотрясение воздуха, оттянул ствол и сунул пистолет в ладонь Илье Николаевичу со словами: «Просто прицелитесь и нажмете вот тут. Только осторожнее, пожалуйста — постарайтесь не застрелиться и не перестрелять женщин. Это не кино — там внутри настоящие пули».

Это, действительно, было не кино. Наяву пистолет оказался тяжелым, твердым и каким-то грубым — не произведение искусства, каким он и его собраться выглядят на экране и на глянцевых фотографиях, а орудие убийства, недалеко ушедшее от каменного топора.