Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

Илья Николаевич пытался спорить — перспектива в одиночку с боем прорываться сквозь запертые и охраняемые ворота транспортной проходной ему как-то не улыбалась, — но Юрий его возражениям не внял. И он, конечно же, был прав: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Мечтать, что когда-нибудь в одиночку выйдешь на бой со злом и одержишь победу, спора нет, приятно. Так вот, пожалуйста, к твоим услугам все, о чем ты мечтал: реальное, конкретное, одетое в черные комбинезоны и маски зло, возможность и, более того, необходимость с ним сразиться и даже оружие — воюй, сколько влезет! Или брось пистолет и ступай себе тихонечко назад, в канализацию. Вряд ли ты до нее дойдешь, но это дело десятое: после такого поступка всем, в том числе и тебе самому, будет уже безразлично, жив ты или умер.

Десять минут показались ему вечностью, а когда она, наконец, миновала, и рыцарь в сверкающих доспехах отпер дверь темницы, едва ли не первым, что он услышал, стал совет быть поосторожнее с пистолетом. Из чего следовала одна простая вещь: то, что воображаешь о себе ты сам, и то, что видят, глядя на тебя, окружающие — далеко не одно и то же. Истина была банальная, общеизвестная, но для корреспондента «Мокшанской зари» Харламова он стала чем-то вроде запоздалого открытия — вроде того, которое совершаешь в конце шумной вечеринки, когда, уединившись в туалете, берешься за «молнию» брюк, обнаруживаешь, что она расстегнута, и понимаешь, наконец, почему на протяжении всего вечера окружающие так странно на тебя смотрели.

Это было, конечно, неприятно, но — в меру, особенно по сравнению со всем остальным.

Перестрелка началась с опозданием в полторы минуты и показалась какой-то странной даже неискушенному в военном ремесле Харламову. Впрочем, чтобы испытать удивление, в данном случае не нужно было являться большим стратегом: Юрий был один, а стрелять почти одновременно начали сразу в двух местах — сначала в здании заводоуправления, а немного погодя — около проходной, причем так плотно, как будто там начался настоящий штурм.

Последнее предположение в корне противоречило всему, что Илья Николаевич знал о подполковнике Сарайкине. Впрочем, гадать не стоило: вскоре ему предстояло все увидеть собственными глазами. Плохо было только, что стреляли у самых ворот, через которые Харламову надлежало проехать. До него вдруг дошло, что тогда, в начале весны, подсев в баре к незнакомцу с колючими глазами, он совершил роковой, необратимый поступок, масштабы которого становились ясны постепенно, как бы по частям, и вот теперь, кажется, прояснились окончательно. Под плотным автоматным огнем провести тяжелый грузовик сквозь закрытые ворота — это был смертельный риск, к которому Илью Николаевича никто не готовил. И ведь пенять не на кого: он ввязался в это дело сам, по доброй воле.

Интересно, подумал он, ведя женщин к стоящему на яме «Уралу», кузов которого был на две трети загружен подготовленным к сдаче в утиль металлоломом, — интересно, каково это — чувствовать себя героем? Не в мечтах, лелеять которые позволительно мальчику, но никак не взрослому мужчине, а на самом деле — как выражается нынешняя молодежь, «в реале»? Сейчас ему представился отличный, единственный и неповторимый случай это узнать. Сделать это несложно: надо всего-навсего вывести из гаража грузовик, проехать на нем каких-то несчастных сто или двести метров и при этом не наскочить на пулю. Делов-то!..

И еще он подумал о Юрии, поразившись тому, что этот вполне обычный с виду человек наверняка проделывает нечто в этом роде если не каждый божий день, то, по крайней мере, достаточно часто — даже, можно сказать, регулярно. Илья Николаевич знал, разумеется, что такие люди на свете есть, и их немало, но в данном конкретном случае пересечение теории с практикой стало для него очередным открытием.

Что-то многовато открытий для одного дня, подумал он, с натугой сдвигая с места и подкатывая к заднему колесу «Урала» тяжеленный сварочный аппарат. Можно подумать, что я родился, вырос и дожил до сегодняшнего утра в пробирке, как какой-нибудь гомункулус. А потом пробирка нечаянно упала со стола — кошка, например, столкнула, — разбилась вдребезги, и гомункулус отправился совершать открытия — одно за другим, одно за другим… Он многое видел сквозь регулярно протираемое добросовестным лаборантом стекло пробирки, но не знал, каковы объекты его многолетних наблюдений на ощупь, на вкус, как они пахнут, что с ними можно сделать, и чем то или иное действие может обернуться.

Гомункулус барахтается в море хлынувшей на него со всех сторон информации, слепо тычется во все стороны, совершенно сбитый с толку массой новых впечатлений. А кошка, между прочим, все еще где-то рядом, и гомункулус этот ей буквально на один зуб — цап-царап, и до свидания.

Валентина Ивановна Горчакова с его помощью покорно забралась на сварочный аппарат, с него на высокое колесо грузовика, а оттуда — в железный кузов. Она двигалась, как сомнамбула, и производила впечатление человека, не вполне осознающего, кто он, где он, и что с ним происходит. Это был еще один гомункулус, счастливо и безбедно живший в любовно выстроенной мужем пробирке до тех пор, пока кошке не вздумалось с ним немного поиграть. После краткого знакомства с кошачьими когтями данному экземпляру требовалось время, а может быть, и квалифицированная психологическая помощь, чтобы придти в себя. Зато Марина, к которой вместе со свободой вернулось присутствие духа, а заодно и надменность, появлявшаяся в тоне молодых красивых женщин всякий раз, когда им приходилось разговаривать с Харламовым, холодно изумилась: а почему, собственно, в кузов? Почему вместе с мусором, а не в кабине, как подобает дамам? Там ведь, если немного постесниться, впятером усесться можно!

— Потому что кузов железный, — нетерпеливо ответил Харламов. — И контейнеры, которые внутри, тоже железные. Я бы даже сказал, стальные. А снаружи стреляют — слышите?

В глазах девушки что-то мигнуло, выражение лица изменилось, сделавшись растерянным; она хотела что-то сказать, но передумала и молча полезла в кузов вслед за матерью. «Ну, слава тебе, господи», — подумал Харламов. Он откатил в сторону сварочный аппарат, выпрямился и увидел, как в открытые ворота бокса, пятясь и короткими очередями постреливая куда-то в сторону проходной, боком проскользнула сгорбленная фигура в черном комбинезоне. Он опять решил, что это Юрий, но не успел обрадоваться, потому что вслед за первым рейдером в гараж таким же манером вбежал второй.

Илья Николаевич попятился, неуверенно поднимая внезапно сделавшийся непомерно тяжелым и неудобным пистолет. Под ногой звякнул забытый кем-то на полу гаечный ключ — ну, разумеется, а как же без этого! С ним непременно должно было случиться что-нибудь именно в этом духе, такой уж он везучий человек…