Сергей Иванов - Смерть двойника

Но ведь это хорошо терпеть минут десять, ну, пятнадцать. А когда час напролет, невольно делаешься бешеной. И падению с этой горы уже нет ни конца, ни остановки, вплоть до полного исступления и такой опасной нирваны, которая в полушаге от смерти!

Севка наголодался за свою тридцатипятилетнюю жизнь и никак не мог насытиться. А у Надьки была другая задача. С одной стороны, никак его не обидеть — свое офигенное счастье. Но с другой — не сойти с ума… или уж аллах с ним, с умом, — хотя бы элементарно не подохнуть от боли и счастья.

Наконец она изобрела. Сева ведь, как уже отмечалось вскользь, не был сексуально образован. И Надька очень мягко стала рассказывать ему про разные там положения и позы. Их ведь придумано изобретательным человечеством чуть ли не тысячи. А кое-что, как говорят легенды, придумано даже развеселыми языческими богами… Надька не учла этого! Она и сама не больно жаловала любовные изыски. Ее кредо можно было сформулировать примерно так: легли, так давай заниматься делом, а все остальное — хреновина с морковиной… Теперь она стала обучать Севу, в основном, чтобы отвлечь от дела.

Но вот не учла она, что позы и способы в самом деле придумали боги для своих потребностей. И в исполнении такого неутомимого чемпиона, как Севка, занятия их сделались еще острее, чувственность повышалась неизмеримо. А вместе с нею и вероятность трекнуться.

И тогда Надька поняла: никакого выхода у нее нету, кроме как сказать «да будь что будет».

Умирала-не умирала, а продолжала принимать ненасытную Севину любовь. И, готовая умереть, каждый раз выживала. Может быть, прежде всего от мысли, что еще никто и никогда ее так не любил, никто и никогда так не был счастлив от обладания ею.

И что же в результате?.. Произошло, можно сказать, невероятное. В какой-то момент она поняла, что возможности ее беспредельны. Нет, что ни говори, бабский организм — вот истинное чудо света, а вовсе не какой-то там Александрийский маяк. Надо только, извините, втянуться.

А теперь вопрос. Вы когда-нибудь бывали счастливы до конца?

Ну бывали, да, бывали — в пьяном виде… А когда голова проклятая включена, счастливым до конца вам не бывать. Мысли… трижды неладные — вот что мешает. Буквально бы: шарахнуться котлом этим пивным об стенку и к Севе. Однако сами понимаете…

И нам в третий раз придется прийти в ту утреннюю комнату, в то мгновенье, когда она аккуратнейше макияжила себя, зная, что через час Севка все исцелует и слижет.

Макияжила себя для Севочки любимейшего, а проклятая оса зудела: «Надо решать. Надо решать!»

Вчера позвонил Борис… Она услышала междугородний, силой, через «не могу», выбралась из-под Севки.

— Что у тебя голос такой? — кричал Борис.

— Простыла.

— Нельзя болеть, некогда! — Он был очень энергичен и слегка подшофе.

— Ты когда приедешь?

— Ну, приеду, приеду — куда я денусь!

Видимо, девушка давала ему дрозда — охмуряла на женитьбу. Или, по крайней мере, на ценный подарок — ну, это Борис сделает. Он, сколь Надьке было известно, никогда с бабами не был жаден. А ему попалась действительно такая цыпка, что зубами заскрипишь. Надька все же не утерпела, устроила себе глянуть на нее вполглаза. Что ни говори — муж, десять лет в одной траншее.

— Ну как там… абитуриент готов?

Ей отвратительны были его полупьяные шутки… «Уж заткнись ты, козел, импотент несчастный. Сам ты „абитуриент“! Сикуха же твоя кружевная спит с тобой из-за денег, а ты…». С огромным трудом сдержала себя:

— Нам еще надо недели три.

— Что значит «нам»?

— Слушай, кончай ты на фиг! Когда приедешь?

— Через десять дней. Билет мне уже сделали. И чтоб он к этому сроку… Ну сама понимаешь!

Естественно, она понимала. Борис после пластической операции скрывается — вернее всего, на подмосковной даче. Значит, Сева пока должен будет его полностью заменять. Полностью!

Всего десять дней… На что?

«Как на что?! Успеть Севу спасти! Ты зачем эти вопросы задаешь?»

Но знала, зачем задает их… Отложив колонковую кисточку, которой наносила тон на щеки, Надька с удивлением, с огромным интересом смотрела на себя: «неужели я, правда, такая?!»

Да, она была такая. Потому что… даже неизвестно, когда успела, — наверно, в краткие перерывы между бесконечными приступами случки она… Да ведь что ж тут особенно было соображать? Оно и так слишком понятно: «Севу спасешь — деньги потеряешь…» И опять удивленно посмотрела на себя. И сказала: «Без денег? Нет!» Без хотя бы вот этого всего, что она уже имеет, включая родную сосну и упорного дятла на ней, нет!

А ведь если дело не выгорит, все придется потерять! Слишком много они уже наобещали Роберту, слишком много чикагские ребята вложили под их вранье. Так что «если Севу спасти», как она изволила выразиться, то надо будет по таким счетам платить… Тут никаких денег не хватит, придется кровью!

Она выдвинула ящичек туалетного стола, взяла сигарету. Противу всех своих правил закурила — натощак и в эдакую рань!

Нет, если абсолютно серьезно, то в живых остаться можно. Севу под мышки и нырнуть на дно. В какой-нибудь Воронеж, или Смоленск, или… Тулу… При воспоминании о родном городе ее аж передернуло. Хотя, строго говоря, у нее не было так называемой малой родины. Ее отец, военный, волею приказа перемещался по карте Союза, словно клоп, бегущий от ногтя.

Надька родилась просто в поезде, который двигался где-то между Красноярском и Благовещенском. А там вообще ничего нет, одна тайга. И вместо нормальных стрелочников к железнодорожному полотну медведи выходят машинисту зеленый флажок показать: мол, езжай, дорогой, я тут досмотрю!

Итак, она зажгла сигарету, сразу затянулась покрепче… Нет, никакие нырки на дно ей не подходят.

Потому что без денег она жить не сможет!

Тогда… Неужели убить?!

Это казалось полной чушью. Какой-то нелепой игрой. Но это надо было решать… Даже просчитать! И уже никогда она не сможет так беззаветно валяться с ним в койке… Да вообще никак не сможет. Ведь это уже не половой акт, а какая-то мастурбация — когда занимаешься любовью с человеком, которого вскорости отправишь на тот свет!

С ужасом она оборвала свои мысли!

«Пошли вы все знаете к какой матери! Хрен вам, а не Севина смерть…» Да просто она не могла себя представить без его губ, которые оказывались то на ее сиське, то на животе, то пересчитывали ее пальцы, словно она восемнадцатилетняя девочка.

И как она станет жить без его шуток, замечаний неожиданных, без его умения говорить… Она очень давно не имела дел с людьми, которые умеют говорить — просто говорить, понимаете, легко, остроумно, красиво, причем не о деньгах, не о бабах, не хвалиться, а что-нибудь просто рассказывать.