Елена Грушко - Следствие поручено мне. Повести о милиции

На все его вопросы Пашков отвечал как-то по-школьному: «полным ответом», словами чужими и безликими, словно не говорил, а читал инструкцию, сам в это время мучительно раздумывая, как это он, опытный, поживший, повоевавший человек, мог поступить так опрометчиво, оплошать.

— Что входит в ваши обязанности как начальника охраны? — спросил Гаевский.

— В мои обязанности как начальника охраны входит знакомить и обучать личный состав военизированной охраны, чтобы стрелки были обеспечены всем вещевым довольствием, отвечать за их работу и действия.

При слове «отвечать» он покраснел.

— Новых людей принимаете вы?

— Да, я принимаю новых людей. Человек приходит ко мне, я беседую с ним, знакомлюсь с трудовой книжкой, с документами. Если человек нам подходит, я направляю его в отдел кадров, к помощнику директора по кадрам Виктору Степановичу Толстоедову.

— Значит, вы решили, что Головко — тот самый человек, который жизненно необходим ВОХРу?

— Да, — тихо ответил Пашков. — То есть нет… Я знал, что он был судим за кражу. Но это же давно произошло. А после того Головко уже работал у нас два года назад, в пожарном отделении. И когда болел охранник этого отделения, замещал его. Я тогда еще работал начальником караула. И теперь подумал, что раз в старые времена можно было, то и теперь можно…

— А как насчет правой руки? — спросил Саша.

Он взял со стола листок с выпиской из «Положения о вневедомственной военизированной охране» и прочел вслух:

— «В охрану запрещается принимать лиц, имеющих физические недостатки, препятствующие…»

Пашков прервал его:

— Так ведь не препятствовало ничего!

— А что нет руки — не в счет?

— Не руки, а кисти. И потом, он же левша, Головко. Левой рукой стрелял куда лучше, чем я правой. Это я еще по старым временам помню.

— Ладно, — сказал Саша. — Это все эмоции. А разрешительная система, которая установлена для всех, кто имеет дело с оружием? Вы в первый раз ее обошли или еще по старым временам помните, как обходили?

Пашков поднял голову. Глаза у него были желтоватые, больные, тоскливые:

— Нет… Я знаю, что должен составлять списки принятых на работу и направлять раз в год в отделение милиции. Я знаю правила. Я так делал. Но на этот раз я просто не успел. Да и все равно — раз в год! Если бы можно было просто по телефону позвонить и узнать, принимать того человека или нет. А так — неужто год ждать? У нас стрелков не хватает — очень тяжелое положение. Ну я и решил принять Головко, я же его знал…

— По старым временам, — с иронией закончил Саша.

Про эти «старые времена» Пашков говорил с какой-то отчаянной надеждой, словно до сих пор не мог поверить, что его давний знакомый Генка Головко мог подложить ему такую свинью. Саше иногда казалось, что Пашков, может быть, так до конца и не верит, что Головко совершил преступление.

Пашков заговорил снова:

— Разрешение на ношение оружия для каждого стрелка мы направляем в районное отделение милиции. Но там тянут — им не до нас: бывает, что человек работает больше месяца, а разрешения на ношение оружия не имеет. Положено давать новым стрелкам испытательный срок. Но это всего неделя — одно дежурство. Если уж Головко так приспичило достать оружие, он мог бы напасть на одного из наших, чтобы завладеть револьвером.

Саша незаметно усмехнулся: Пашков все-таки вспомнил еще более «старые времена» и как бывший военный незаметно перешел от обороны в наступление. Кажется, та же мысль возникла и у Толстоедова, потому что на его смуглом светлоглазом лице мелькнула улыбка. И он сказал:

— А все-таки именно благодаря сообщению Сергея Сергеевича вы своевременно узнали об исчезновении Головко и смогли установить, что это именно он совершил преступление. Честно говоря, у меня, наверное, не хватило бы гражданского мужества, — эти два слова он произнес с откровенной иронией, — на такой самозачеркивающий поступок. — Голос его был негромок, приятен, насмешлив, хотя глаза беспокойно сузились.

Саше все время мерещилось нечто знакомое не то в облике Толстоедова, не то в самом звучании его фамилии, но он не мог ничего вспомнить, и это его раздражало. А тут еще заглянула какая-то женщина и сказала, что в приемную директора завода позвонили из краевого УВД, просят к телефону следователя, который работает на заводе. Женщина проводила его в приемную, бурча что-то недовольное насчет секретарши директора, которая не вышла на работу: бегай теперь из бухгалтерии в приемную на звонки, там телефон разрывается, а ей отчет надо сводить, а, между прочим, Светка — секретарша — сроду никого к телефону не позовет, если по личному делу! Саша ускорил шаг, чтобы она отстала.

Звонила Маркова: ограбление винно-водочного магазина в Прибрежном микрорайоне. Судя по описанию, одним из преступников был Головко.

Когда продавщица винно-водочного магазина № 27 Маша Молочная пошла вешать на дверь табличку с глубоко лицемерной, по ее глубокому убеждению, надписью: «Извините, у нас обед» («А за что, в самом деле-то, извиняться? Что ж мы, нелюди какие-то, что и пообедать нельзя? Вот ведь слышно — в подсобке уже дожаривается картошечка!»), в торговом зале было пусто. Но едва она зацепила шнур с табличкой за крючок, как дверь приоткрылась и в щель ввинтился худощавый парень. Был он без шапки, несмотря на поздний октябрь, и волосы его кудрявились мелкими колечками. Ласково заглянув в Машины карие очи, он сладко улыбнулся и подмигнул, подняв два пальца: мол, еще две минуты подожди, не запирай. А может, он имел в виду две бутылки, которые хотел купить, — Маша не знала. Но дверь она все-таки придержала. Тогда веселый молодой человек, посторонившись, пропустил мимо другого парня, тоже невысокого, бледного. Хорошо его должна была рассмотреть кассирша Ира Караваева, но она запомнила только, что последний покупатель остановился у кассы и стоял молча, пока она не бросила нетерпеливо: «Что вам, ну?» Потом, поскольку он все молчал, лениво подняла тяжелые ресницы — и обмерла, увидев неровное, блестящее на срезе дуло ржавого ствола, обмотанного синей изолентой. Руки сами собой сделали было движение задвинуть ящик кассы, но остановил голос — хрипловатый, точно сорванный, а может, просто севший от волнения:

— Не закрывать!

Ира застыла. Потом, повинуясь приказу, быстро, пригоршнями, начала доставать из отделений купюры и запихивать их в подставленную сумку.

Когда же Ира увидела, что в кассе осталась одна мелочь и несколько железных рублевок, она не выдержала ужаса и повалилась лицом вперед, прямо на кассовый аппарат, потеряв сознание. В ту же минуту парень, который оставался у двери, оторвал от пухлого бока Маши Молочной ствол револьвера и выскочил за дверь. За ним стремглав бросился второй грабитель. Лица его Маша так и не успела рассмотреть. Запомнила она только мелкие кудряшки первого и руки: на одной была черная перчатка.