Пер Валё - Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот

Кольберг нахмурился.

— А сам он не может подойти к телефону?

— К сожалению, нет. Это противоречит нашим правилам. В настоящий момент он проходит…

Лицо Кольберга грустно вытянулось. Даже в рождественский вечер он не имеет права…

— О’кей, я выезжаю, — сказал он и положил трубку.

Жена, услышавшая последнюю фразу, сделала большие глаза.

— Мне нужно съездить в Лонгхольменскую тюрьму, — с унылым видом произнес он. — Ума не приложу, где можно сейчас найти машину, которая повезла бы туда в такое время — на Рождество!

— Я отвезу тебя, — предложила Оса Турелль. — Я ничего не пила.

В дороге они не разговаривали. Надзиратель в караульной окинул Осу подозрительным взглядом.

— Это моя секретарша, — сказал Кольберг.

— Секретарша? Прошу прощения, фру, я еще раз взгляну на ваши документы.

Биргерссон не изменился. Разве что выглядел еще более робким и невзрачным, чем две недели назад.

— Ну так что же вы хотите мне сказать? — сухо спросил Кольберг.

— Может, это покажется глупым, — улыбнулся Биргерссон, — но именно сегодня, сейчас, вечером, я вспомнил кое-что. Вы тогда спрашивали меня об автомобилях, о моем «моррисе». И…

— Да, и что же?

— Ну так вот, как-то раз, когда помощник комиссара Стенстрём и я сделали перерыв во время допроса и ели, я рассказал ему одну историю. Помню, мы ели тогда яичницу с грудинкой и свеклой. Это мое любимое блюдо, поэтому когда нам принесли рождественский ужин…

Кольберг с отвращением смотрел на Биргерссона.

— Одну историю? — повторил он.

— Вернее, случай из моей жизни. Он произошел еще тогда, когда мы жили на Рослагсгатан, я и моя…

— Да, понятно, — перебил его Кольберг. — Рассказывайте.

— Да, так вот, я и моя жена. У нас была только одна комната, и дома я всегда нервничал, не находил себе места и чувствовал себя затравленным. К тому же у меня была бессонница…

— Хм, — произнес Кольберг.

Ему было жарко, слегка кружилась голова. Кроме того, он испытывал жажду и сильный голод. Обстановка тоже действовала на него угнетающе, ему внезапно захотелось немедленно уехать домой. Биргерссон продолжал свой путаный, монотонный рассказ:

— Поэтому я выходил по вечерам — просто так, для того чтобы уйти из дому. Это было почти двадцать лет назад. Я часами ходил по улицам, иногда всю ночь. Никогда ни с кем не разговаривал, только бродил, чтобы обрести покой. Через некоторое время нервное напряжение спадало, обычно это происходило приблизительно через час. Однако, когда я так бродил, мне все же приходилось занимать свою голову какими-нибудь мыслями, чтобы те, другие дела не мучили меня. Те, домашние, с женой и все такое прочее. Поэтому я придумывал разные вещи. Чтобы обмануть самого себя, отвлечься от собственных мыслей и огорчений.

Кольберг взглянул на часы.

— Да, понятно, — нетерпеливо сказал он. — Ну так что же вы делали?

— Рассматривал автомобили.

— Автомобили?

— Да. Я переходил от одной стоянки к другой и рассматривал автомобили, которые там стояли. Внутрь автомобилей я особенно не заглядывал, но при этом изучил все существующие модели и марки. Спустя некоторое время я уже отлично разбирался в них. Это доставляло мне удовольствие. Я мог узнать любой автомобиль с расстояния тридцати-сорока метров, с любой стороны. Я мог делать это на спор, мог заключать пари на самую крупную ставку, даже в тысячу крон, и всегда выигрывал бы. Спереди, сзади или сбоку — это не имело значения.

— Ну а если сверху, тогда как? — спросила Оса Турелль.

Кольберг уставился на нее широко раскрытыми глазами. Биргерссон насупился.

— Нет, тут я не набил себе руку. Наверное, это получилось бы хуже.

Он задумался. Кольберг, уже смирившись, пожал плечами.

— Можно получить очень много удовольствия от такого простого занятия, — продолжил Биргерссон. — И эмоций. Иногда попадаются очень редкие автомобили, такие как «лагонда», «ЗИМ» или «ЭМВ». Это доставляет радость.

— И все это вы рассказывали помощнику комиссара Стенстрёму?

— Да, кроме него, я никогда никому об этом не рассказывал.

— И что же он сказал?

— Что, по его мнению, это очень интересно.

— Понятно. И вы вызвали меня сюда, чтобы сказать мне об этом? В половине двенадцатого вечера? На Рождество?

Биргерссон, казалось, обиделся.

— Вы ведь сами сказали, чтобы я сообщил, если вспомню что-нибудь…

— Да, вы правы, — устало сказал Кольберг. — Спасибо вам.

Он встал.

— Но я ведь еще не рассказал о самом главном, — пробормотал Биргерссон. — О том, что очень заинтересовало помощника комиссара Стенстрёма. Это меня поразило, потому что вы говорили о «моррисе».

Кольберг снова сел.

— Ну, я вас слушаю.

— У меня в том моем хобби были определенные проблемы, если можно так выразиться. Очень трудно было отличить некоторые модели, особенно в темноте и с большого расстояния. Например, «Москвич» и «опель-кадет» или «ДКВ» и «ИФА». — После короткой паузы он добавил: — Очень трудно. Потому что различия были весьма незначительными.

— А какое это имеет отношение к Стенстрёму и к вашему «моррису»?

— К моему «моррису» — никакого. Но помощник комиссара Стенстрём сильно заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего различить спереди «моррис-майнор» и «Рено CV-4». А вот сбоку или сзади это можно сделать запросто. Однако спереди или чуточку сбоку — это действительно задача нелегкая. Хотя со временем я этому тоже научился и редко ошибался. Впрочем, ошибки тоже случались.

— Секундочку, — сказал Кольберг. — Вы говорите, «моррис-майнор» и «Рено CV-4»?

— Да. Я вспоминаю, что помощник комиссара Стенстрём даже подпрыгнул на стуле, когда я сказал об этом. До этого он все время только кивал головой, и мне казалось, что он вообще не слушает меня. Но это, как я уже сказал, его страшно заинтересовало. Он даже пару раз переспрашивал меня.

— Так вы говорите — спереди?

— Да, именно об этом он меня пару раз переспрашивал. Спереди или чуточку наискосок — очень трудно.

Когда они снова сидели в автомобиле, Оса Турелль спросила:

— Что это дает?

— Еще не знаю. Однако какое-то значение это имеет.

— Если говорить об убийце Оке?

— Этого я тоже не знаю. Во всяком случае, теперь понятно, почему он написал в блокноте название этого автомобиля.

— Я тоже вспомнила кое-что, — сказала Оса. — То, что Оке говорил за пару недель до того, как его убили. Что, как только у него будет два выходных, он поедет в Смоланд, чтобы выяснить кое-что. Кажется, он собирался в Экшё. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Абсолютно ни о чем.

Город почти вымер, единственными признаками жизни были две машины «скорой помощи», полицейский автомобиль и несколько бесцельно слоняющихся гномов, которых объединила профессиональная усталость и которые не сумели противостоять слишком большому количеству гостеприимных домов и рюмочек. Через минуту Кольберг сказал: