Олег Рой - Запасной козырь

— Значит, надо успеть, — полковник пожал плечами, словно поудобнее устраивая на них взваленный груз.

— Кстати, а как фамилия твоей «находки»?

— Козырев. Борис Козырев.

Генерал неожиданно заинтересовался:

— А по батюшке?

— Борис Сергеевич.

— Угу. Отца, стало быть, Сергеем кличут. Сергей Козырев, надо же…

— Знакомый?

— Поглядим. Козырев — не Иванов, конечно, но фамилия не самая редкая.

Решив зажечь прощальный костер, выпускники разбрелись по роще в поисках дров. Умаявшийся за день Марат Измайлович мирно дремал в автобусе. Молоденький физрук Эдик, которого никто толком не слушался, командовать и не пытался, только проследил, чтобы костер разводили на поляне — подальше от деревьев, чтобы стволы не обжечь. Ребятам он, впрочем, сказал, что это «во избежание пожара». Хотя какой там пожар, смешно. Июнь выдался дождливый, отсыревшая земля под ногами пружинила, а то и подчавкивала, а кое-где попадались подтопленные рытвины, откуда раздавалось недовольное лягушачье кваканье. Лягушкам шумные непрошеные гости явно не нравились. Мало тут соловьиных распевок — всю ночь разливаются, почтенному лягушачьему племени спать не дают — так еще и эти явились, скачут по всей роще, того гляди на голову наступят. Чего скачут, чего ищут?

Глеб в поисках дров участия не принимал. Ему нужно было подумать. Тогда, в прокуренном зале, ему на секунду показалось, что Борис убил своего соперника. Хоть и сидел далеко, но видел, как врач приподнял у лежащего веко, обнажив страшную голубоватую белизну — ни зрачка, ни радужки. Вот как выглядит то, что называют «закатились глаза». Так бывает, когда человек умер. Или нет? Он же, Глеб, не медик. А спустившись с трибуны, он слышал, как Клык велел кому-то перезвонить в «скорую», отменить вызов — мол, парень пришел в себя. Как же его звали? Как-то смешно. Как болезнь или… Мозоль! Вот как. Иван Мозоль. Он так яростно подпрыгивал — явно ради того, чтобы произвести впечатление на публику — и такие нелепые угрозы в Борькину сторону выкрикивал. Это тоже было смешно. Как будто все не по-настоящему. Как будто в кукольном театре. А через пять минут переполненный уверенностью парень лежал безжизненной грудой под противопожарным стендом — как мешок с картошкой. Как тряпичная кукла. И с ринга его тащили за ноги — как куклу.

Неужели Борис действительно считает, что вот это вот — превращать живого человека в мешок картошки — и есть дело его жизни? Он же чудовище… Или скоро им станет…

За спиной Глеба кто-то нарочито закашлял. Потом девичий голосок, старательно изображающий хриплый мужской бас, забубнил:

— Глебушка, Глебушка, накорми воробушка!

— Анджела! — сердито отозвался Глеб. — Тебе сегодня должны были дать не аттестат зрелости, а приз за худшее актерское исполнение! Выходи уже, лесное чудовище.

Кокетливо подбирая подол полупрозрачного нежно-голубого платья с провокационным декольте, девушка выпорхнула из-за куста:

— Какой ты злой и вредный, Глеб! — она прошлась перед ним туда-сюда походкой манекенщицы, хотя кочки под ногами изрядно подпортили эффект. — Даже танцевать со мной отказался, бука! Сидит, как сыч, уткнулся в свои картинки! Алену раз десять нарисовал, не меньше. Смотри, все Борису расскажу. Намылит он тебе шею! — Анджела болтала, что в голову взбредет, не особо вдумываясь в собственные слова. Главное — удалось подловить Глебушку одного. А разговор наедине — это, знаете ли, очень эффективный инструмент. Если уметь им пользоваться… Она, конечно, умела. Главное ведь — вовсе не какие слова говоришь, а… Так, куда же присесть-то… чтобы поближе…

Присесть было некуда, и Анджела встала так, чтобы лучи восходящего солнца просвечивали платье насквозь. Очень красиво. Он художник? Художник. Не может же не оценить… За свои ноги — и вообще все остальное — она была спокойна, летом, когда она в шортах, все, от малолеток до дряхлых пенсов, глаз не сводят… А этот — ноль эмоций.

— Смотри, как бы тебе кто чего не намылил, — хмыкнул Глеб, которого откровенные заигрывания Анджелы отчасти смешили, отчасти раздражали. Нет, девчонка симпатичная, и фигурка идеальная, не поспоришь. Но все интересы — на уровне журнала «Гламур». Какой узор на ногтях максимально моден в этом сезоне? Смешно, ей-богу.

— Мне никто ничего намыливать никогда не станет! — важно заявила Анджела и, лукаво прищурившись, добавила: — Ну, разве что спинку… Потому что я белая и пушистая. И все меня хотят погладить и угостить вкусненьким…

— Я так понимаю, что ты крольчиха? — засмеялся Глеб. — Или хомяк? Белый, ангорский. Бывают такие?

— Сам ты хомяк! — Анджела, до которой шутка не дошла, демонстративно надула губки. — Вот сейчас обижусь и уйду. Понял?

— Я тебя сюда не звал, — довольно резко бросил Глеб и тут же устыдился. В конце концов, она же не виновата, что она… ну, вот такая. И уж тем более не виновата, что все ее заигрывания как об стенку горох. Ну дурочка она, но зачем он ей нагрубил? — Прости, я не хотел тебя обидеть. Но… ты сама напросилась.

Анджела охотно сменила гнев на милость. Убедившись, что номер с просвечивающим платьем не сработал, она предприняла новую попытку.

— Глебушка, ты же у нас такой воспитанный мальчик! — томно протянула она. — И что? Сидишь на единственном пенечке, а девушка стоит. А перед этим, между прочим, целую ночь протанцевала на четырехдюймовых каблучках, — уцепившись за ближайший ствол, чтоб не рухнуть в траву (платье все-таки было жалко), она подняла ножку — действительно очень красивую — и покрутила перед Глебом узкой изящной ступней, перехваченной паутиной серебристых ремешков.

Молча поднявшись, Глеб стащил пиджак, свернул, уложил на пенек и отступил на шаг.

Даже жеста приглашающего не сделал, чудовище!

Вообще-то Анджела рассчитывала, что он усадит ее на колени. Но так тоже ничего. Для начала. Пенек довольно высокий, прямо как трон. И она на нем — как принцесса…

Усевшись, она выдернула из волос заколки, и по плечам заструился водопад каштановых кудрей. Два часа в парикмахерской просидела! Многие мужики сходят с ума не от длинных ног, а от длинных волос. Может, Глеб…

Глеб, однако, стоял молча и даже как будто не глядел на нее. Как будто забыл. Ну что с таким делать?

— Глебушка-а! — игриво протянула Анджела. — Ответь мне на один вопрос, а то я прямо не знаю уже… Только честно, ладно? Сегодня можно, мы же последний раз в жизни видимся… — поняв, что ожидаемых возражений не последует, она вздохнула: — Ты в Аленку влюблен, да? Нет, я знаю, что она с братом твоим встречается, но это же неважно. В нее многие наши влюблены. Я угадала, да? Ну скажи! Ты весь вечер чуть не только ее рисовал…

Глеб вздрогнул и наконец-то взглянул на Анджелу: