Георгий Ланской - Мнемозина

Моя сестра довольно давно занималась бухгалтерией крупных компаний, соглашаясь на сдельную, очень высокую плату. Это было удобнее, чем киснуть в одной конторе. Связи Надежды были весьма внушительными, и порой она подкидывала мне информацию, которую никто не должен был знать, хотя рисковала при этом погубить собственную безупречную репутацию. Но Надежде было море по колено. Она никого не боялась, но мне не хотелось впутывать ее в свои проблемы, потому скупо, надеясь, что допрос на этом окончится, сказал:

— Да.

Мама, с пирогом на большом блюде, и полосатым полотенцем, перекинутым через руку, вплыла в комнату и, аккуратно водрузив угощение в центр стола, озабоченно спросила:

— Кто погиб? Чья дочь? Вы решили какие-то ужасы за столом рассказывать?

Надежда закатила глаза и, сунув огрызок в карман, обняла маму за плечи:

— Мам, а чего ты хотела? У Ваньки работа такая. Можно подумать, когда-то было по-другому. Садись, я все принесу сама.

— Да я уже принесла, — отмахнулась мама и, бросив взгляд на стол, пошевелила губами, словно проверяя, все ли на месте. — Поухаживай лучше за братом… Ах, я забыла, огурчики в холодильнике! Сейчас принесу!

— Сам за собой поухаживает, не паралитик. Сиди, мама, я принесу твоему любимому сыночку огурчики, — ядовито сказала Надежда и вышла, крикнув из кухни: — Вань, тебе нужны какие-то сведения о финансах Рокотовых?

Игра в «любимых сына и дочку» продолжалась у нас с детства. Мы все выясняли у родителей, кого они любят больше. В детстве это было не совсем забавой, мы и правда были уверены, что второго родители любят и одаривают больше. Надя считала, что лучшие куски достаются мне, так как я — младший, я был уверен, что ее задаривают нарядами и украшениями, поскольку она «уже невеста». После ранней смерти отца наше соревнование поутихло, почти сойдя на нет, разве что выплескиваясь в виде отдельных шпилек.

Я положил пирог себе, старательно выбирая с уголком, под одобрительным взором мамы, дождался возвращения Надежды и, раздвинув место на столе под овощной салат, ответил:

— Хотя бы на уровне слухов. Меня интересует, нет ли какого-то междусобойчика между ним и Макаровым. Или же совместные предприятия. Если верить Олегу Рокотову, они смотрели на Глеба Макарова как на потенциального зятя. А теперь после смерти Ксении, подозревают Глеба в убийстве. Меня интересует, не прервались ли какие-то связи между их корпорациями начиная с прошлого месяца. Особенно если они оформляли какой-то бизнес на детей.

Надежда села, положила себе пирог, плюхнула на тарелку щедрую порцию салата, затем, словно вспомнив, в каком затрапезном виде находится, вскочила и умчалась, вернувшись через минуту уже без полотенца на голове, с зачесанными назад мокрыми волосами. Мама переводила на нас настороженные взгляды, но в беседу не вмешивалась, хотя обсуждение убийства ей явно было не по нутру. Спохватившись, мы перевели разговор на более нейтральные темы.

Через час, когда мама прилегла отдохнуть, а мы с Надеждой принялись убирать со стола, сестра, ожесточенно драя тарелки, спросила, не поворачиваясь ко мне.

— Думаешь, мальчишка — убийца?

— Не знаю, мне интересно, что думают об этом родители. Рокотов напел мне, что просто хочет разобраться, но, если он действительно считает наследного принца причастного к смерти Ксении, логично разорвать все деловые связи.

— Деньги не пахнут, Вань, — веско возразила Надежда.

— Не пахнут, и я не привык верить людям на слово. Рокотов хочет найти мальчишку, и я сильно сомневаюсь, что после этого он даст ему орден. Меня интересуют намерения. Я слышал, что Рокотов жестко решает проблемы. Мальчишку просто убьют.

Надежда оставила тарелки в покое, и они звякнули о дно раковины. Вода перестала литься. Я поднял голову и встретил жесткий взгляд сестры.

— И ты это допустишь?

— Глеб может быть убийцей, — возразил я. — Никто не знает, что там произошло.

— Я не говорю, кем он может быть. Я спрашиваю: ты готов допустить, чтобы Рокотов вздернул его на рее? Как погибла Ксения?

Я отвернулся от сестры, нашел кофемолку, смолол кофе и стал варить кофе, попутно рассказывая о произошедшем в квартире Ксении. Тяжелый аромат бил в ноздри, наполняя голову трезвостью и горечью. Надежда нервно пихала тарелки в сушку, и они брякали, заставляя меня морщиться и ускорять повествование.

— Ну? — раздраженно спросила сестра. — Это действительно могло быть самоубийство. Или несчастный случай. Девчонку, конечно, жалко. Не думай, что я испытываю к инфанту какие-то трепетные чувства, я о Макаровых мало знаю, но, по-моему, отдавать его на съедение — это перебор.

— Потому я и хочу разобраться. Рокотов хочет установить причину смерти Ксении. Если я узнаю, что Глеб не виноват, так ему и скажу. Если же установлю его вину, сдам парня ментам. Не понимаю, с чего ты так взъерепенилась?

— Я? — изумилась сестра, а потом внезапно скисла. — Действительно… Сама не понимаю. Наверное, из духа противоречия. Мне эти люди — никто, тебе эти люди никто. Хотя… Может, я просто не хочу, чтобы ты имел с ними какие-то дела?

Я очень хотел рассказать Надежде об обещании Рокотова помочь поквитаться с Чигиным, но вовремя сдержался. Сестра тяжело перенесла смерть Лены и Артема. Мои жена и сестра были очень близки, Тёму Надежда и вовсе обожала. Не имея собственной семьи, сестра перенесла всю нереализованную любовь на семью брата, а брат, то есть я, ее ожиданий не оправдал, позволив маньяку растоптать все светлое, что было в нашей никчемной дерьмовой жизни.

Кофе мы допивали в молчании. Затем я, неловко чмокнув сестру в висок, попрощался, и был застигнут врасплох, когда Надежда внезапно обхватила меня руками и прижалась к спине. Я сглотнул тяжелый комок в горле, зажмурился, позволив ей держать меня столько, сколько захочет. Постояв так с полминуты, Надежда расплела руки и выпустила меня. Я не стал оборачиваться, зная, что сейчас она будет плакать.

В прихожей, натягивая туфли, я был застигнут врасплох мамой, которая заслышав возню у дверей, вышла попрощаться.

— Убегаешь? — улыбнулась она одними губами. — Чего не попрощался-то?

— Я думал ты спишь, — неловко ответил я. Мама продолжала улыбаться, а я, стоя как болван, глядел на ее седую макушку с ежиком стриженных волос и по непонятной причине чувствовал себя подлецом. Мне казалось, что она подозревает о моих чувствах, поскольку сделал шаг и провела ладонью по моей небритой щеке.

— Совсем зарос… Как ты, Ваня?

— Я нормально, мам. Живу, — буркнул я, чувствуя неловкость и желание сбежать, чтобы не объясняться, не объяснять, не слушать сопереживания и советов. В маминых глазах была бесконечная доброта, и смиренное терпение, смешанное с обреченностью, присущее, наверное, всем матерям планеты, вынужденных ждать и терпеть угасающий интерес к себе.