Георгий Ланской - Мнемозина

— Нет.

— Это мягкая форма биполярного расстройства. Довольно долго Игорь пребывал именно в этой стадии, пока не впал в новую фазу. Вам ведь, наверное, неизвестно, что он пытался покончить с собой? Естественно, что самые близкие люди, такие, как его отец, встревожились и попытались как-то ему помочь, потому и доставили к нам. Конечно, отец не хотел, чтобы Игоря тревожили. В его состоянии это может быть опасно. Суицидальные настроения при биполярном расстройстве — дело обычное, так что я бы на вашем месте, все-таки, отдавал отчет в своих действиях. Мы со своей стороны делаем все возможное для того, чтобы поставить пациента на ноги и ваше вмешательство…

Я постучал пальцем по часам.

— Ваши две минуты истекли. Я все еще не вижу здесь Игоря.

Барсуков раздраженно отпихнул от себя документы и вскочил.

— Послушайте! — воскликнул он высоким козлиным дискантом. — Моя задача не допустить, чтобы состояние моего пациента ухудшилось. У Соколова уже случался рецидив, все это есть в его истории болезни. И если вы, как его адвокат, это понимаете, то сейчас уйдете и будете ждать выздоровления Игоря.

— Нет никакой истории, — грубо ответил я. — Есть фальсификат, устроенный его папочкой. И за это вы тоже ответите.

Барсуков вздохнул, сел на место и сунул руку под стол.

— Боюсь, вы не оставили мне выбора, — произнес он с мерзкой ухмылкой. Дверь грохнула, и меня моментально повалили на пол двое санитаров. Одним из которых был мой старый знакомый. — Нервишки, господин Стахов, надо лечить. И это наш профиль. Но вы не переживайте, мы вас вылечим. У нас тихо, спокойно… Поднимите его.

Меня подняли. Барсуков глядел на меня снизу вверх, улыбаясь, как Петрушка, и только его сухие пальцы шевелились, словно паучьи лапки.

— Что, господин Стахов? Теперь вы уже не такой борзый? — почти ласково произнес главврач. — Мы тут и не таких обламывали. Ничего. Полежите у нас недельку в стационаре, подлечитесь, а потом выйдете. Или не выйдете. У нас и овощей навалом, лежат, знаете ли, слюни пускают, да срут под себя. А санитаров у нас мало. Никто на такую зарплату не хочет идти. Вот и вы полежите в собственном дерьмище денек-другой, подумаете, как тут пальцы гнуть.

Телефон завибрировал в моем кармане, и санитар, гадливо ухмыляясь, выудил его из моих брюк. Я краем глаза увидел имя вызывающего и улыбнулся.

— Чего вы так радуетесь, пациент Стахов? — спросил Барсуков.

— Да кабзда пришла тебе, ушлепок, — усмехнулся я. Главврач приподнял зад с кресла и уже открыл рот, чтобы заорать. А дальше все было совершенно буднично и неинтересно.

Сидеть на полу было неудобно. И пачкать кровью пол тоже, такой он тут был нарядный, из светлой паркетной доски. Но что оставалось делать, если во рту не хватало половины зубов? И если тебе не было дело, что сукровица из разбитых губ падает на выбеленный дуб, можно было не стесняться.

Медбратья валялись мордой в пол, пачкая его кровью. Поодаль, почти по-турецки, на полу восседал хозяин кабинета, тщетно пытаясь показать, что совершенно не боится. Над ним возвышался Кеша и два мордоворота, которых я не знал. Друг посчитал необходимым явиться на выручку, прихватив с собой компанию. В тот момент, когда они ворвались в клинику, Кеша уже вообразил бог весь что, посчитав меня как минимум упакованным в смирительную рубашку, и потому церемониться с персоналом он не стал. Удивительно, что на его пути не осталось никого, способного вызвать полицию. Кеша и два его бойца ураганом смели все сопротивление, вломились в приемную, где до сих пор глухо верещала секретарша, привязанная скотчем к стулу, вырубили обоих санитаров. Кеша лично припечатал к стене попытавшегося сбежать Барсукова, после чего тот никаких попыток двигаться уже не предпринимал, сел на пол и время от времени потряхивал головой, в которой явно шумело. Когда Кеша, наконец, обратил взор на меня, его лицо было пунковым, а губы посинели от гнева, хотя он и пытался скрыть все за привычной дурашливой ухмылкой.

— Ты чего, один справиться не мог? — спросил он, наконец.

— Мог, но с чего мне должно было доставаться все веселье? — в тон ему ответил я, хотя оба понимали, без его вмешательства мне пришлось бы туго, и не факт, что я смог бы выбраться из клиники. Санитары привыкли здесь общаться с буйными и не особо церемонились со мной. Мне казалось, что плечо вывихнули и дал себе слово, что непременно схожу к врачу. В последние несколько дней мне то и дело прилетало, верный признак, что я на верном пути. Аккуратно тронув плечо, я чуть заметно скривился. Кеша заметил мою гримасу и пнул одного из санитаров в бок.

— Кажется, эти циркачи тебя немного помяли? — спросил он. Я отмахнулся.

— Да ну, ерунда. Пугали больше.

Кеша не поверил и пнул санитара вторично, тот взвыл от боли и завопил, явно привлекая внимание:

— Суки. Вы за это ответите!

— Да, да, все так говорят, все чем-то грозят. Потом вытирают сопли и бегут к мамочке… — лениво сказал Кеша и повернулся к Барсукову. — Слышь, ты, упырь, давай, поднимай свою костлявую задницу и вели нам привести… кого, Вань?

— Игоря Соколова, — подсказал я.

— Игоря Соколова, понял? — повторил Кеша и, схватив Барсукова за тощее, как куриное крылышко, плечо, рывком поднял его с пола: — И давай, давай, цигель-цигель ай-лю-лю, чтоб нам тут до вечера не ждать.

Я редко видел Кешу за работой и изумлялся, куда пропадал веселый безобидный балагур. Теперь, когда на полу валялись поверженные враги, а само он тряс беспомощного доктора, его словно окружало облако потенциальной угрозы, более того, возникало чувство, что угроза может материализоваться, причем произойдет это не в первый раз. Мне невольно приходилось напоминать самому себе, что этот человек опасен, и услуга, оказанная ему много лет назад не настолько велика, чтобы он хотел со мной возиться. Кеша не открывал причины, почему то и дело выручал меня, следуя исключительно своим планам. В нем, как в матрешке или китайской шкатулке, существовала скрытая глубина, о которой я не имел никакого представления. Просто с Кешей не было, поскольку общаться с ним можно было лишь на его условиях. Если бы он захотел исчезнуть из моей жизни, я никогда бы его не нашел. Периодами он, действительно пропадал, и я не знал, чем он занят, но потом он выныривал на поверхность, компенсируя исчезновение почти собачьей преданностью. Но даже в такие минуты я никогда не забывал, что он опасен, как сытая акула.

Барсуков тоже чувствовал, что с нм не шутят, потому перебирая ногами, он ведомый жесткой рукой, рухнул на стол и затараторил, выплескивая панику, но стараясь выглядеть убедительным:

— Вы не понимаете! — взвизгнул он. — Если не принять меры, этот юноша через неделю все равно окажется здесь, в более запущенном состоянии, и, кто знает, сможем ли мы вообще его вылечить.