Сергей Ермаков - Кровавая ротация

На Ленинградском вокзале объявили о прибытии Вологодского поезда. Татьяна поднялась со скамейки в зале ожидания и направилась к выходу. На улице было еще душнее, чем в помещении вокзала — в Москве стоял необычайно жаркий май. Татьяну никто не узнавал, благодаря тому, что она сегодня «замаскировалась» — одела темные очки и повязала косынку под подбородок, спрятав под нее свои огненно рыжие волосы. Поэтому никто из прохожих не узнавал ее, не оборачивался вслед и не кричал или не шептал, как обычно происходило последние месяцы:

— Смотри-смотри, вон пошла эта…

— Да, кто? Да, где?

— Ну, которая по телевизору поет! Вон она!

— Да ты че, точно она? Ага, она, я узнал. Эй, девушка, а это вы по телевизору поете или нет?

Татьяна на подобные вопросы прохожих всегда улыбалась и кивала в ответ. Она старалась быть со своими поклонниками приветливой и не заносчивой, ведь впереди, скорее всего, ее ждала еще большая популярность и еще большее внимание со стороны поклонников. Татьяна была красивой стройной девушкой и поэтому, даже не узнавая в ней популярную певицу, мужчины все равно смотрели ей вслед.

Татьяна медленно ступала по перрону вместе с другими встречающими, вологодский поезд уже показался за поворотом своей красно-зеленой мордой, неторопливо подползая к столичному вокзалу. Сегодня Татьяна встречала своего родного отца, которого не видела целых тринадцать лет и даже не представляла как он выглядит теперь. Тринадцать лет для нее восемнадцатилетней девушки — это большая часть прожитой ею жизни. Татьяна ощутила внутри груди щекочущий холодок волнения, совсем как перед выходом на сцену.

Опасаясь, что отец ее не узнает и они разминутся, Татьяна сняла темные очки и косынку, запихала все это в сумочку, висящую на плече. Огненно рыжие волосы рассыпались по плечам, отражая лучики солнца. Татьяна достала из сумочки маленькое зеркальце и посмотрелась в него. Все-таки по телевизору она выглядит совсем не так. И как люди только узнают ее на улице?

В детстве она вообще ненавидела своего родного отца за то, что он их с мамой бросил и не писал, и не звонил никогда. Маленькая Татьяна мечтала, что если отец когда-нибудь к ним приедет, то она будет с ним груба и заносчива. Он привезет ей куклу, а она ее выбросит, он ей ананас, а она его есть не будет, скажет, мол, не люблю ананасов. Но отец не приезжал, ничего не привозил и вообще не давал о себе ничего знать. Не говоря уж о кукле и ананасе.

Мама Татьяны всегда избегала разговоров с дочерью о родном отце, никогда не говорила причину по которой они расстались. А отчим её хоть и не слишком явно, но всё-таки обижался, если Татьяна упоминала при нём о своем родном папе в каком-нибудь разговоре. Родной отец в новой семье мамы был персоной «нон грата» и даже упоминание о нем вызывало у матери Татьяны приступ плохого настроения. Поэтому Татьяна ничего не знала о своем отце — что он, кто он такой вообще, где он находится, а оттого теперь и ждала этой встречи с нетерпением.

Она подвела помадой губы и слегка прибавила терпких духов за мочки ушей. И сразу же два изрядно подвыпивших типа, стоявших недалеко от нее, около двадцати пяти лет от роду, грязно и небрежно одетые обратили на Татьяну свое внимание.

— Опачки, бля, какая краля! Зырь, Виталя! — громко сказал один из них, показывая на Татьяну сотоварищу горлышком от пивной бутылки.

— Знатная коза, — подтвердил второй, рыгнув, — в натуре клевая.

Исчерпав свой запас сомнительных «комплиментов», парни решили приступить непосредственно к процессу знакомства.

— Девушка, че делаешь вечером? — спросил первый.

Татьяна хотела отойти подальше от хулиганов, но оттого что шестой вагон, в котором прибывал отец, должен был остановиться здесь, на этом самом месте, где она и стояла, то Татьяна всего лишь отвернулась от подвыпивших хулиганов, показывая, что не намерена с ними общаться. Бегать от полупьяных дураков по всему перрону ей не хотелось и Таня решила на их «ухаживания» не реагировать.

— Эй, коза, ты че не слышишь, мы к тебе обращаемся? — возмутился Виталик, после того как приложился к бутылке с пивком.

Татьяна обернулась и смерила «ухажеров» презрительным взглядом с головы до ног. Это их лишь рассмешило и подзадорило.

— Че ты таращишься, «соска»? — загоготал Виталик. — Деловая колбаса что ли?

Его напарника эта тупая шутка Виталика необычайно рассмешила, и он стал громко хохотать, кашляя и чихая одновременно. Свидетели этой сцены, стоящие вокруг Татьяны, старались не замечать происходящего и неизвестно чем бы закончилась эта история, если бы в поле зрения встречающих и самих хулиганов не появилось бы два милиционера, потеющих в своей серой и душной форме под тяжестью вооружения и от этого крайне раздраженных.

Они медленно двигались вдоль перрона, придирчиво разглядывая всех встречающих вологодский поезд, стараясь выявить среди них лиц, которым можно врезать дубиной по горбу за нарушение общественного порядка или же содрать взятку за отсутствие регистрации в столице. Хулиганы, заметив милицию, угомонились, притихли и даже недопитое пиво спрятали за спины.

Поезд тем временем подъехал к платформе и остановился. Милиционеры прошли мимо. Сонный проводник открыл тяжелую дверь, вышел первым и безразлично уставился куда-то в закопченное небо. Пассажиры стали выходить один за другим, волоча свои тяжелые баулы, чемоданы и коробки. Возле выхода из вагона образовалось небольшое столпотворение. Встречающие и прибывающие, завидев друг друга, начинали целоваться и обниматься, загораживая для Татьяны видимость. Она вытягивала шею, стараясь не пропустить человека, которого встречала. Сонный проводник наконец проснулся и стал кричать, позевывая:

— Проходим, проходим, не толпимся у выхода!

Но никто его не слушал. Наконец, из кучи встречающих и приезжающих выбрался мужчина, абсолютно лишенный тяжести багажа — с одной только маленькой спортивной сумкой. Ему было лет сорок на вид, одет он был крайне немодно, как будто приехал не на поезде из Вологды, а на машине времени из восьмидесятых годов или же из заброшенной деревни, куда мода вообще не доходит. Аккуратная стрижка отдавала рыжеватостью, глубоко посаженные большие глаза смотрели внимательно вокруг одними лишь только движениями зрачков. Широкие привычно нахмуренные брови придавали глазам суровое и настороженное выражение.