Салов Борисович: - Игры маньяков

— Итак, когда в начале девяностых красная империя начала разваливаться, — продолжал Никольский, — Рубен понял, что можно, используя связи Отари, выходить на международный уровень и покинул страну. С девяносто первого года он жил в Греции и несколько лет прожил в Афинах, когда Квантришвили убили в Москве в апреле девяносто четвертого года.

Но Рубен был занят в Афинах, оттачивая свое мастерство. По данным Министерства юстиции Греции, Рубен Израильянц был причастен к четырем самым дерзким похищениям людей высокого класса, которые произошли в Греции между девяносто первым и девяносто седьмым годами. Все жертвы были иностранными чиновниками, и эти четыре случая принесли Рубену неплохой доход-больше пятидесяти миллионов долларов выкупа.

— Какой размер выкупа?

Никольский кивнул.

— Все по порядку. Размер неуклонно увеличивался от похищения к похищению. Рубен начал более тщательно изучать своих будущих жертв, и то, что он узнавал о них, влияло на то, как он справлялся с операцией похищения и требования выкупа. Это определяло то, как он планировал операции.

Все это было изложено в мягкой форме, как будто Никольский был психиатром, объясняющим обоснование схемы терапии. Время от времени он изящно жестикулировал руками, которые, как теперь заметил Борис, были неожиданно изящны. Иногда он проводил пальцами по волосам, чтобы убрать прядь с глаз.

— Техника Рубена тоже улучшилась, — продолжил Никольский с намеком на удовольствие в глазах, как будто он наслаждался тем, что собирался открыть. — Я проанализирую для вас четыре этих дела. Важно, чтобы вы поняли, что с вами произойдет. Итак, первая акция. Целью был французский чиновник из международной энергетической корпорации. Корпорация обращается к греческим спецслужбам. Переговоры занимают три месяца. Похитители сократили свои требования наполовину. Люди из спецслужб срывают переговоры. Жертва погибает в ходе операции, но Рубен получает пять с лишним миллионов долларов.

Второй случай. Немец, генеральный директор. На этот раз похитители связываются с семьей, а не с корпорацией. Похитители позволяют семье оказывать давление на корпорацию, в то время как похитители экономят много пота. Но семья консультируется с полицией Афин по гражданским похищениям. Все замедляется, но тут кисть жертвы прибывает в посылке. Семья расплавилась. Оказывает давление на корпорацию, которая в итоге соглашается выплатить семьдесят процентов от первоначального спроса: восемь с половиной миллионов долларов.

Номер три. Испанская торговая компания. Но на этот раз похитители знают, что исполнительный директор и его семья являются основными акционерами компании. Жертва будет убита, если будет привлечена гражданская полиция или спецслужбы. Семья соглашается, но потом начинает торговаться. После этого брат директора, представлявший компанию в Мадриде, также похищен. Не ради дополнительного выкупа, а чтобы оказать давление на первоначальные переговоры. Платите или он умрет. Семья продолжает раздувать спрос. Брат директора, руки и ноги которого были связаны проволокой, был облит бензином и подожжен на длинной подъездной аллее, ведшей к фамильному поместью в пригороде Мадрида. Семья платит восемьдесят процентов от первоначального запроса: шестнадцать миллионов долларов.

— Ну и наконец номер четыре. Генеральный директор британской фирмы, сфера айти-технологий. Также крупный акционер, большое личное состояние. У похитителей стандартные требования: никаких спецслужб, никакой гражданской полиции. Огромный выкуп. Несколько членов совета директоров корпорации имеют влияние в британском правительстве. Суперсекретная команда из МИ-6 прилетела под патронатом греческого правительства. Но они не на своем поле, потеряли пару людей, испортили переговоры. Их вытаскивают так же тайно, как они и входили, поджав хвосты. Правда, они причинили очень много неприятностей похитителям. Тут же два других сотрудника корпорации погибли в автомобильной катастрофе. Похитители уведомляют семью, что другие сотрудники также, якобы случайно, будут погибать, если выкуп не будет выплачен. Они все же заплатили. Похитители получили сто процентов выкупа, о котором просили: 22 миллиона долларов.

Когда Никольский остановился, Борису показалось, что он увидел довольное выражение лица, которое указывало на то, что только что прочитанные им краткие отчеты о расследовании привели к некоторым красноречивым выводам. Но с каждым новым происшествием Смирин все больше впадал в уныние. На самом деле безмятежность Никольского начинала действовать ему на нервы. Вся жизнь Бориса была вырвана с корнем не более пятнадцати часов назад, и было далеко не ясно, можно ли ее спасти. В свете этого он счел самообладание Никольского и явное отсутствие чувства срочности оскорбительными.

— Не вижу никаких оснований для оптимизма, — сказал Борис. — У него даже свело живот. — Я хочу знать, куда, черт побери, вы клоните.

Спокойное выражение лица Никольского сменилось чем-то более серьезным, он потянулся к столику и взял пульт дистанционного управления. Свет поднялся на длинную фотографию на стене, освещая ее медленно, неуловимо. Картина была потрясающей.

Обнаженная женщина лежала на правом боку на угольно-черном фоне и смотрела прямо в камеру печальным, пронизывающим взглядом. Ее волосы, более темные, чем фон, спадали на левое плечо и останавливались над левой грудью. Ее левая рука лениво лежала на тонкой линии талии, бедра и бедра, в то время как она опиралась на локоть правой руки. В поднятой вверх правой руке, которая находилась на равном расстоянии от груди и темной дельты между бедер, она держала крошечную, съежившуюся, черную как смоль обезьянку, такую невероятно маленькую, что она была полностью заключена в ее ладони. Это странное, испуганное маленькое существо смотрело в камеру широко раскрытыми глазами, как будто видело самое удивительное, что когда-либо могла видеть обезьяна. Ее шелковистый эбонитовый хвост отчаянно обвился вокруг бледного запястья женщины, ее маленькие руки были сжаты в молитвенной заботе.

— Она, — сказал Сергей, — сестра испанского чиновника в деле Рубена номер три, вдова человека, которого подожгли на подъездной дорожке к дому.

— Ничего себе! — Борис уставился на женщину. — Когда это было снято?

— Через две недели после похорон мужа.

— Что?

— Ее идея. Каждая деталь.

— Почему?

Никольский смотрел на картину, изучая ее, как будто она была для него бесконечно притягательной, как будто он мог обратить на нее внимание в любое время и найти ее провокационной и вызывающей непреходящее любопытство.

— Часто, — сказал он, — у женщин необъяснимо, как они выражают свое горе насильственной смертью того, кого любили. Я имею в виду «логику» того, как они это выражают. Это глубоко внутренняя вещь. Глубоко внедренная. Тот факт, что она ведет себя здесь совершенно противоположным образом, — он пожал плечами, — Ну, это только кажется. Мы просто не понимаем ее.