Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— А про братьев Рогачевых вам известно что-нибудь?

Геннадий метнул в рыжего предупреждающий взгляд. Мария Анисимова достала платочек. После объятий с Геннадием ее глаза-колодцы были полны слез, и женщина принялась их промокать.

— Рогачевы в 20-е годы в станице Островской всем заправляли. Но потом папа приехал и их порешил, — ответила она на вопрос и всхлипнула. — К маме на хутор Гурин после этого милиционеры наведывались, выясняли, не встречалась ли она с Лазарем Черным, не заезжал ли он к ней. Она сказала, что не заезжал, но за весточку о нем их поблагодарила. Милиционеры хотели уже везти маму в Даниловку на допрос, но тут дядя ее Антип Федорович вступился, он коммунист был заслуженный и председатель гуринского колхоза «Путь Сталина». Не отдал племянницу милиционерам, поручился за нее и за то, что не приходил Лазарь Черный на хутор…

— Вы уверены, что это Лазарь Рогачевых убил? — решил уточнить Геннадий.

— Лазарь, — твердо заверила его Мария Анисимова. — Он сам маме об этом сказал.

— Так приезжал, значит! — воскликнул Кауров.

— Приезжал. Но уже после войны, в 1954 году, сюда во Фролово. На одну ночь. Они виделись с мамой на квартире у какого-то неизвестного мне человека. Наутро мама приходит, говорит: «Собирайся! Бежим на вокзал! А то всю жизнь потом будешь жалеть». На перроне посадила меня на скамейку и ушла куда-то. А примерно через час появляется с ним. Он хоть и старше, чем на этой фотографии был, хоть с бородой и усами, а только я сразу признала его — отец, Лазарь Черный, любовь всей маминой жизни! Кепка на нем была на лоб низко надвинутая, пиджак серый и чемоданчик в руке. Идут с мамой рядом и в то же время как бы поврозь. Мама мне украдкой знак подала — сиди, мол, на скамейке, не вставай. Отец взгляд на мне задержал — все нутро будто обожгло от этого взгляда. Прошли они мимо, а тут и поезд на Ленинград подошел. Стоянка минуты три. Отец коснулся маминой руки и в вагон запрыгнул. Мама стоит вверх в окно смотрит, а он, видать, с той стороны — на нее. Поезд тронулся. Мама что-то шепнула губами, даже рукой на прощание не помахала. Вот так простились они навсегда. Тут мама обернулась ко мне. Гляжу, а у нее все лицо от слез мокрое. «Видела своего отца?» — спрашивает. Тут и я не удержалась — идем с ней вдвоем по перрону, ревем как белуги. В тот раз отец и рассказал маме о своей жизни в разлуке с ней. И про приезд в Островскую в 1929 году. Как ночами вдоль Медведицы шел до станицы, а днем по балкам и лесам хоронился. Питался рыбой, которую в речке ловил. Потом свой старый тайник с оружием откопал, коня украл из колхозного табуна. Ну а как Рогачевых прикончил, у родственника своего, деда Акима Каурова, несколько дней раненый укрывался. Там и документом разжился на всю оставшуюся жизнь. Дед ему какую-то свою справку отдал — паспортов ведь не было тогда. Отец дату рождения в ней подправил, да и уехал с этой справкой в Среднюю Азию, стал Кауровым с того дня…

— Выходит, он совсем один был?! — воскликнул Геннадий. — Никто больше не помогал ему убивать Рогачевых?

— Один.

— Вот это дедушка! — Кауров глянул на Павла Остроухова, надеясь, что тот разделит его восторг. Но Остроухов уставился куда-то в пол. И так же, глядя в пол, сформулировал женщине новый вопрос:

— За что именно ваш отец с Рогачевыми хотел поквитаться?

Слова «Ваш отец» он произнес с нажимом. Геннадий начал ощущать тревогу, исходящую от человека. Но Марию Лазаревну вопрос не смутил.

— Мама говорила, он братьев этих люто ненавидел. Видать, именно их считал виноватыми в том, что его отца расстреляли. После этого он ведь и подался в лес мстить. Но только в 1929 году удалось ему, наконец, до Рогачевых добраться.

Опасаясь новых вопросов со стороны Остроухова, Геннадий решил перехватить инициативу в разговоре.

— Справка, значит, чужая у него была. Теперь понятно. Наверное, дед и возраст себе изменил. Он по паспорту — 1911 года рождения.

— Конечно, подправил справку, — закивала женщина. — Мама моя 1904 года была, а отец еще чуть постарше — на год, что ли…

Геннадий поймал себя на том, что слово «отец», то и дело произносимое Марией Анисимовой, неприятно режет ему слух. В нем как на дрожжах поднималось чувство, отдаленно напоминавшее ревность: «Какой он тебе отец!». Стало ему обидно за себя и всех своих родственников. Это что же получается, бабушка Варя, отец, да и он, Геннадий, были у дедушки для отвода глаз? Поддельные документы, фальшивые имя и фамилия, фальшивая семья — это все досталось в удел им, Кауровым! А настоящая, полная опасностей, трагедий и любви жизнь Лазаря Черного затаилась здесь, в глуши, и какая-то, если вдуматься, посторонняя тетка называет теперь его своим отцом! Самое обидное, что и дед до конца дней мысленно был с двумя этими женщинами. Потому и залезал перед смертью в тайник.

— Если Лазарь на год старше вашей матери, стало быть, он не 1911 года рождения, а 1903-го. Выходит, в 23-м году ему 20 лет было, а умер он не в 85 лет, а в 93 года! — принялся высчитывать Кауров.

— Долгожитель, — констатировал рыжий.

— На 19 лет маму пережил, — грустно добавила женщина. — Она в 77-м преставилась. Так всю жизнь и провела в одиночестве, верность ему храня…

От последней фразы Геннадий едва заметно поморщился.

— Дед твой секрет с детства знал. Смерть умел отгонять, — сказала вдруг Мария Анисимова.

— Как это?

— Не знаю. Слово заветное или заговор какой. Потому и обходила смерть его стороной. Много раз был на волоске. Да и когда Рогачевых приезжал убивать, ранили ведь его. Чуть кровью не истек. Дед Кауров его тогда выходил, пулю выковырял.

Геннадий вспомнил о ржавой пуле, найденной вместе с Дарьюшкиным письмом. Так вот откуда она! Может, это и не ржавчина на ней вовсе, а засохшая кровь дедушкина!

— Странно видеть деда с таким чубом, — заметил Кауров, глядя на фотографию. — И как он только держался у него.

Мария Анисимова улыбнулась.

— Мама сказывала, он волосы кислым молоком смазывал. Очень уж хотел чубатым быть, как гвардейские казаки. Сызмальства на войну рвался, отличиться мечтал. Мальчонкой рассказы стариков на завалинке слушал взахлеб… А самому в конном строю только однажды привелось в атаку идти — на отряд китайцев. Вместе с отцом и другими станичниками.

Мария Анисимова почти неотрывно смотрела на Геннадия. Ее взгляд был красноречив. Она пыталась угадать в нем черты человека, которого считала своим родителем.

— Удивительная все-таки у мамы с отцом любовь была, — изрекла пожилая женщина. — Про эдакую любовь надо книжки писать да фильмы показывать. Я уже тем счастлива, что от этой их любви на свет родилась.

Остроухов усмехался уже в открытую.

— Почему ваша мама вместе с Лазарем не сбежала? — спросил Геннадий. Жила в нем надежда, что, может, и не было между его дедом и Дарьюшкой «эдакой любви».