Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Точных сведений на этот счет нету, — сказал отец. — Но даже если и было у них с ней — что с того? Лазарь — враг. Он товарищей ихних убил. А врагу не бывает пощады. И я злость отца моего и дяди Николая хорошо понимаю: целую белую армию разбили, а тут кучка бандитов у них под носом все не унимается, нормальную жизнь наладить не дает. Может, вражья подруга информацию бандитам передавала. Может через нее много кто погиб. В те года и за меньшее зло и предательство ставили к стенке. А подруга Лазорькина до старости дожила. Ну ссильничали ее, подумаешь! Время было такое — жизни человеческой цена копейка, а чести девичьей — грош. Нету, Сергунь, на дедушке твоем и брате его за то вины.

— Да я и не виню их ни в чем, — Серега больше не прерывал брата. А когда тот закончил рассказ, отец плеснул водки в три рюмки. Тут же, не чокаясь, осушил свою, занюхав куском черного хлеба. Подождал, пока выпьют сыновья. И только после этого объявил.

— Мы судить их будем. Своим судом.

— Кого их? — спросил Серега.

— Сына и внука Лазорьки.

Сергей столько слышал про убийство деда и его брата, что месть за их смерть была в его понимании чем-то священным. Но он и подумать не мог, что спустя почти семьдесят лет именно ему доведется поучаствовать в этой мести. Причем мстить придется не самому Лазорьке, а его сыну и внуку, судя по рассказу брата, жалкому типу, который ничего про художества своего деда не знал.

— Ты это серьезно? — спросил Серега отца.

— Да, черт побери! — разозлился тот. — Серьезнее этого ничего для меня нету. Тут все проще простого: мне, а значит и вам, отец мой жизнь дал. А Лазорька у отца жизнь забрал. Мы в долгу перед отцом, а Лазорька и его потомство в долгу перед нами. Справедливость должна совершиться. Кауров этот с какими словами отсюда уезжал? Дескать, дедушка его почти что Герой Советского Союза, этих «пидарасов Рогачевых» поимел, и очень правильно поступил, он им теперь гордиться будет, детям об нем рассказывать. Вы поняли? Они там гордиться будут убийством наших отцов и дедов. И мы им это спокойно позволим? Простим? Да как мы друг дружке в глаза после этого сможем глядеть? Внукам своим что расскажем? Мне тут сон привиделся, в ту самую ночь, когда Лазорькин внук в станицу пожаловал. Будто опять стою я над мертвым телом отца. Только уже не один, а вместе с вами со всеми, включая внучат. А напротив Лазорька наганом играет. То на меня его наведет, то на кого-то из вас. Впятером, стало быть, стоим — шелохнуться боимся. Меня страх сковал и одновременно стыд. Страх — за внучат. Боюсь их теперь потерять, как отца потерял. Ну а стыд — из-за страха. Лазорька скалится мне в лицо и говорит: «Вот теперь точно конец твоему отродью змеиному. Одной пулей всех вас порешил». Я проснулся и, помню, подумал еще: разве можно, чтобы всех одной пулей? А теперь понимаю, что можно. Разговор наш сегодняшний это мне объяснил. Если все мужчины в роду перед врагом спасовали, кровную обиду простили, считай, нету больше этого рода. Одна пуля, всего одна смерть — но целому роду конец. Неужели был тот сон вещим?

Старик закончил и теперь гневно поглядывал на сыновей.

— Как ты хочешь, чтобы мы их судили? — спросил Александр.

14 августа очередная годовщина гибели отца и брата его Николая. Хочу, чтобы в этот день справедливость свершилась. А до того привезти их будет нужно сюда, в охотничий домик наш. Уж больно мне хочется в глаза им глянуть и словом перемолвиться.

Одно только плохо, — заметил Серега. — Зря ты, Саня, в поезде выдал себя внуку этому.

Да, мне и батя уже выговаривал, — согласился Александр. — Он по-тихому все просил разузнать. А я не сдержался. Очень уж разозлился, когда этот козел начал нашу семью поливать самыми последними словами.

Не дай бог, разболтает он про тебя, — продолжал Сергей пенять старшему брату. — Теперь, если с ним случится чего, на Рогачевых запросто могут подумать.

Значит, такое должно случиться, чтобы на нас не подумали, — сказал на это отец.

— Батя, мы должны будем их убить? — спросил напрямую Серега. Но отец ответил уклончиво:

— Там видно будет.

Через пять месяцев Серега с Михалычем, Лукой и Маргелом прибыли в Питер под видом торговцев «псковской картошечкой». О том, куда он отправляется, Рогачев даже Анне Бланк не сказал.

Сперва наведались в Псков к Есаулу. Побухали неделю. Зоновский кореш помог — подыскал ЗИЛ-130 на ходу, числившийся за каким-то совхозом, а также умельца, который клетку сварил. Помимо ЗИЛа, были у них еще две машины — «восьмерка» и «копейка» с псковскими номерами. Оказавшись в Питере, сняли хату. С картофельной легендой все было в порядке — имелись накладные, а знакомые Есаула реально арендовали места на Кузнечном и Сенном рынках.

Петербург Сереге не понравился. Центр города, может, и красивый, но грязный, обшарпанный — российская пародия на вылизанную Европу. Дороги убитые — хуже, чем в Волгограде. Рогачеву, выросшему на верхнедонских просторах, были чужды питерские теснота и перпендикулярность. Он чувствовал себя здесь как птица в дорогой, но неухоженной клетке. Стены домов нависали, давили, гнули к земле. А если запрокинуть голову вверх, стоя в каком-нибудь дворе-колодце, то неба увидишь лишь жалкий клочок, как в тюрьме на прогулке. «Нет, не может воля человека, живущего здесь, не быть зажатой, приниженной, стиснутой рамками», — думал Серега и, казалось, повсюду находил в лицах встречных людей — петербуржцев — следы этой стиснутой воли. Ему самому в Питере все время хотелось расправить плечи. А архитектурных красот он просто не понимал. Правильность каменных форм своей искусственностью навевала тоску… То ли дело степь — живая, упругая, пружинящая шаг, уходящая застывшими волнами к горизонту. Теплая, мягкая, настоящая. Будто шкура животного, брошенная поверх земли…

…На следующий же день приступили к слежке. В семь утра припарковались напротив нужного дома. Объект не заставил себя долго ждать. Когда человек, подпадавший под описание, вышел из подъезда, Серега прильнул к тонированному окну. Хотел как следует разглядеть «отродье Лазаря Черного».

Кауров был в сером костюме. При галстуке. В руке — манерная кожаная барсетка. Роста он был примерно такого же, как сам Рогачев. Не худой и не плотный — обыкновенный. Узкое лицо, соломенный цвет волос — не казак, а обычный русак. Нет, Лазарь, по словам отца, был совсем не таким — черноволосым, лохматым, подлым злодеем. Рогачев даже разочарование испытал. Кауров показался ему типичным городским чмом. Даже обидно было сводить с таким счеты заместо бандита Лазорьки. Впрочем, внешность бывает обманчива. Серега надеялся, что, узнав поближе Каурова, еще сумеет того возненавидеть.