Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

Брат Александр удивился его приезду:

— Мы тебя только завтра ждали. Случилось чего?

— Нет, просто планы поменялись. Не съездишь со мной к нашему другу, что в погребе сидит? Да еще чего-то выпить мне захотелось. Не составишь компанию?

Брат не заставил себя упрашивать. Они прихватили два больших литровых бутыля самогона и сумку разной домашней жратвы. Но с выпивкой в это день пришлось им повременить.

Исчезновение Луки оказалось не единственной плохой новостью. Едва Серега ступил на порог степной сторожки, Михалыч ошарашил известием — Кауров пытался бежать. Определенно, Рогачев недооценил этого типа.

Он решительно распахнул дверь погреба. Внук Лазаря Черного лежал, скрючившись в жалкой позе: туловище — в тулупе, ноги — в мешке. Рогачев швырнул в него сверху первым попавшимся под руку предметом — алюминиевой кружкой.

— Эй, чувырло, подъем!

Чувырло зашевелилось, из тулупа показался бледный треугольник лица. Даже в темноте было видно, как оно осунулось за эти несколько дней.

— Ползи сюда, доходяга!

Кауров повиновался. Но двигался заторможенно. Серега не мог поверить, что это явно ослабленное, медленно ползущее наверх существо чуть не сбежало минувшей ночью. Пленник был голый по пояс. Сквозь грязь и размазанные следы кровоподтеков на теле от холода проступали мурашки. Длинные отросшие ногти. Пыльные волосы. Красные мутные глаза. Рогачев первым делом заглянул в них. В самой глубине зрачков кровного врага затухали два крошечных уголька.

— Ну что, опять нам свезло, а тебе нет, — издевательски усмехнулся Рогачев. — Видать, не в дедушку ты пошел.

Бандитский внук в ответ только шмыгнул носом.

— Говори, как из погреба вылез.

— Молча.

И такого ответа Серега тоже не ожидал. Он еще раз заглянул в глаза пленника и понял, что ошибся: огонь в зрачках у того не затухал, а разгорался. Рогачев коротко ткнул Каурова под дых. Тот предсказуемо согнулся пополам, упал на колени и завалился набок. Лежал, хватая воздух, как тогда, на берегу речки…

Серега осмотрел засов. На черном металле увидел дорожку белых царапин и сразу все понял.

— А ведь мы его толком не обыскали, у него было что-то вроде ножа или тонкой отвертки.

— Точно, — подтвердил Михалыч, — он меня чем-то острым по руке полоснул.

— Ладно, лучше поздно, чем никогда. Раздевайся, чувырло, обыщем тебя, — сказав это, Серега пнул Каурова в пах. Тот скрючился еще больше, но на приказ не прореагировал. Хочешь не хочешь, а пришлось ему помогать. Сначала Рогачев сдернул с пленника ботинки фирмы «Саламандра», постучал ими о пол. Потом принялся стягивать с Каурова джинсы. Вспомнив, как еще недавно перед ним раздевалась Полина, Серега испытал злорадство. Очень захотелось прямо сейчас отомстить Каурову за ту досадную сексуальную неудачу с его женой. Враг лежал перед ним в одних носках и трусах — жалкий, в очередной раз униженный. Он был полностью в его власти, как несколько дней назад — жена врага. Во всем этом была какая-то дикая, запредельная сладость. И с потенцией у Сереги на этот раз все было в норме. Серега почувствовал сильный прилив адреналина и начал стаскивать с Каурова трусы. Ему захотелось увидеть вражье мужское достоинство и как-нибудь над ним надругаться. Вспомнил зону: необязательно же трахать человека, чтобы его опустить, достаточно просто засунуть в него какой-нибудь продолговатый предмет, например горлышко бутылки. Во время отсидки Серега был ненавистником подобных забав. Но сейчас ему остро захотелось трахнуть Каурова — раз и навсегда сломить его волю.

Мужское достоинство врага показалось ему довольно большим почти безволосым опарышем, которого Серега с удовольствием раздавил бы ногой. Он уставился на этот вражий отросток, размышляя, чего делать дальше.

Брат смотрел на всю эту сцену раздевания пленника с удивлением. А Михалыч и тут подыскал нужные слова:

— В жопе у него погляди. Чую, он ножи и отмычки там прячет.

Эта фраза остудила Серегу. Он вспомнил, как в тюрьме и на зоне вместе с другими несколько раз подвергался этой унизительной процедуре осмотра. А еще вспомнил учителя Курбатова и то, как «отрицалы» его самого чуть не опустили. Уподобляться тем уркам или вертухаям в резиновых перчатках было противно. А между тем обыск Каурова приобретал отдаленное сходство с тюремными осмотрами. Даже толстокожий Михалыч это уловил. Получается, унижая врага, Серега унизился сам…

— Ладно, закончим на этом, — сказал он. — Все равно теперь не сбежит. Браслеты наденем, задвижку проволокой замотаем, да сверху над погребом поставим топчан.

Он защелкнул на запястьях Каурова наручники и сбросил вниз еще не очухавшееся от его ударов тело. Следом швырнул в погреб джинсы и двух «саламандр».

Тело Геннадия холодело. Мозг был будто в заморозке, а мысли — будто чужими. Они не бегали, а едва ворочались, цепляясь одна за другую: «Дедушка, что ты наделал! Что мы наделали!.. Судьба заманила в ловушку… Дедушка. Теперь уж не выбраться. Теперь только одно — избежать лишних мук… Воскрешая твою жизнь, я погубил свою».

Геннадий подумал, что еще недавно имел столько всего, а теперь к концу жизни у него осталось всего шесть предметов — джинсы, трусы, носки и ботинки. Вспомнились эпизоды расстрелов в кино. Он никогда не мог понять, почему приговоренных раздевали и разували перед тем, как убить. Будто одежда и обувь мешали палачам. «Нет, не им!» — осенило Геннадия. Теперь он четко знал — эти вещи были для расстреливаемых последними признаками, атрибутами человеческой жизни, и поэтому, наверное, Смерть должна их особенно ненавидеть. И не зря этот Рогачев сейчас его не только избивал, а еще и раздевал. Не зря он теперь валяется голый под землей, в погребе, который немногим просторней могилы. «Это была репетиция Смерти!» — догадался Геннадий. Подумав так, он сразу же решил обуться, одеться и снова залезть в мешок и тулуп, чтобы доказать распростертой над ним грубой всеубивающей силе (а может, просто самому себе доказать), что он еще жив.

«Я живой! Живой!» — прошептали его губы, когда он натягивал джинсы. В эту секунду Геннадий вспомнил про седьмой имевшийся у него предмет — застывшую молнию. Продолговатый камушек с хутора Тарасова, того самого, где дедушка Лазарь чудом спасся от молнии и врагов, все еще лежал на дне канистры с водой. Но как его достать? Горлышко канистры узкое, а руки скованы. Геннадий посмотрел на ведро с мочой. Чтобы вони было поменьше, он прикрывал его сверху мешком. Можно, конечно, выплеснуть мочу на пол, а в ведро, предварительно слегка его ополоснув, перелить из канистры остатки воды. Но тогда погреб окончательно превратится в вонючий сортир — провести последние дни жизни в сортире Геннадию не хотелось. И он решился на безрассудный поступок. Сначала припал к канистре, стремясь влить в себя про запас как можно больше воды — пил через силу большими глотками. До спазмов, до бульканья в груди. Потом оставшуюся воду вылил прямо на землю. И вытряхнул камушек себе на ладонь.