Николас Пиледжи - Славные парни

Первое время в Льюисбурге Генри очень злился на Карен. Она приезжала с детьми на свидания и каждый раз заводила разговор о деньгах. Без конца упоминала, что куча парней до сих пор не оплатили старые долги по счетам из «Сьюта». Жаловалась, что друзья сетуют на бедность, а сами разъезжают на новых машинах, в то время как ей приходится стричь по ночам пуделей. Карен не понимала простого факта: попавший за решётку умник переставал зарабатывать. Все ставки и долги обнулялись. Что бы там ни показывали в кино, друзья, прежние партнёры, должники и бывшие жертвы предпочитали ныть, врать, жульничать и прятаться, лишь бы не отдавать долги сидящему в тюрьме умнику, не говоря уж о его жене. Если ты хотел выжить в тюрьме, нужно было учиться там и зарабатывать.

В течение первых двух лет Генри зарабатывал от тысячи до полутора тысяч долларов в месяц на торговле спиртным и марихуаной, которые контрабандой проносила Карен. Когда удалось наконец выбраться на тюремную ферму, его деловые операции (в которые он вовлёк помимо Карен ещё нескольких местных охранников) существенно расширились. Теперь Генри получал от Карен набитые виски и наркотой сумки раз или два в месяц на заброшенной просёлочной дороге. Впрочем, это не означало, что он разбогател. Заключённые вроде Генри не хранили у себя деньги, заработанные в тюрьме. Большую часть доходов он просто отдавал жене, а также охранникам и начальству, которые закрывали глаза на его делишки. В обмен на взятки Генри получал защиту от обычных тюремных опасностей, плюс возможность вести в заключении более комфортный и относительно свободный образ жизни.

В общем, Генри почти не на что было жаловаться. Он не был заточён в тюремных стенах, сам выбирал себе соседей по камере, не питался в общей столовой, имел неограниченный доступ в кабинет и к телефону директора фермы, а весной и летом настолько освобождался из-под надзора, что мог устраивать с Карен пикники в лесу. Однажды они оба обожглись там о ядовитый плющ. Иногда Генри даже удавалось ускользнуть достаточно надолго, чтобы убежать с женой на несколько часов в ближайшую гостиницу «Холидей Инн». Но, несмотря на всё это, он по-прежнему был заключённым тюрьмы строгого режима, и было похоже, что он там и останется на следующие два с половиной года, как минимум до июля 1978-го, когда можно будет наконец подать прошение о досрочном освобождении.

Прошло ровно восемь месяцев с начала работы на ферме, когда у Генри возникла идея, как на законных основаниях выбраться из Льюисбурга. В августе 1977 года он проведал, что Гордон Лидди, сидевший в тюрьме облегчённого режима Алленвуд за участие в Уотергейтском скандале, организовал там массовую голодовку. Поначалу это был лишь слух; Генри узнал о нём от водителей, доставлявших молоко в Алленвуд (эта тюрьма была неподалёку). Лидди умудрился увлечь своей идеей около шести десятков сидевших за экономические преступления «белых воротничков» и коррумпированных политиков. Вскоре Генри услышал, что чиновникам Бюро тюрем эта суета надоела и они решили перевести голодающих в другие места заключения.

Генри. Узнав о грядущих переводах, я сразу начал строить планы. Если шестьдесят человек убирают из Алленвуда, значит, в Алленвуде освобождаются шестьдесят коек. Я желал любой ценой заполучить одно из этих мест. Для меня разница между Льюисбургом — где я жил, в общем, не так уж плохо — и Алленвудом равнялась разнице между тюрьмой и свободой. Я приказал Карен немедленно начать звонить всем знакомым чинушам из Бюро тюрем. «Не пиши, звони!» — велел я ей. Кроме того, я попросил её связаться с Микки Бёрк, чтобы та попробовала перевести в Алленвуд сидевшего в Атланте Джимми. Если нам удастся выбраться туда обоим, это будет лишь чуть хуже, чем оказаться дома. Алленвуд напоминал загородный клуб Федерального бюро тюрем. Никаких стен. Никаких камер. Нечто вроде летнего лагеря для нашкодивших взрослых. Там были теннисные корты, спортзал, беговые дорожки, гольф-поле на девять лунок и самое главное — весьма либеральные и просвещённые реабилитационные программы.

Как я и ожидал, где-то через неделю после начала голодовки в Бюро тюрем решили, что сыты по горло мистером Лидди и его беспокойными причудами. Они распихали голодающих по шести автобусам (мистера Гордона Лидди, натурально, самым первым) и отправили сорок из них в Льюисбург, а ещё двадцать бедолаг угодили в Атланту, где мусульмане и «Арийское братство» резали друг друга ради пончиков.

Ещё через несколько дней офис начальника нашей тюрьмы начал оформлять переводы заключённых из Льюисбурга в Алленвуд, но меня в этих списках не оказалось. Поспрашивав знакомых, я узнал, что всему виной штамп «Организованная преступность» на моём личном деле. Другие, впрочем, говорили, что это из-за травмы руки, которую я получил, играя в софтбол, — якобы в Алленвуде не хотели принимать травмированных. Несправедливость сводила с ума. Я так здорово всё подготовил, а меня обошли. Карен звонила в Вашингтон, наверное, раз двадцать. Бесполезно.

Наконец, я отправился поговорить с секретаршей начальника. Она меня жалела. Я всегда заигрывал с ней, хоть она была и страшная. Любила смотреть, как я играю в теннис. Мы перешучивались. Я готовил для неё всякие вкусности. Дарил цветы.

На этот раз я был в отчаянии. Я умолял. Она знала, чего я хочу, и годы обхаживаний, думаю, наконец принесли плоды. Однажды, после того как начальник тюрьмы уже отбыл домой, я зашёл в администрацию, где в это время оформлялся последний этап заключённых в Алленвуд. Хотел сделать ещё одну попытку. Секретарша выглядела очень грустной. «Пожалуйста, ничего не говори», — сказала она, а потом вычеркнула из списка одного бедолагу и вписала другую фамилию. Мою.

Я не мог поверить своему счастью. Не прошло и пары дней, как я очутился в Алленвуде. Это был просто другой мир. Словно я переехал из тюряги в отель. Заключённые жили в пяти больших общежитиях, по сотне отдельных одноместных номеров в каждом. Офис администрации, столовая и комнаты свиданий располагались поодаль, у подножия холма. За исключением двух перекличек — одной в семь утра перед завтраком и второй где-то в полпятого вечера — всё остальное строилось на доверии. В первую же неделю в Алленвуде я в одиночку пошёл в больницу, расположенную в центре ближайшего городка, чтобы подлечить повреждённое запястье. Никакой охраны. Никакого надзора. Ничего.

Публика там подобралась приятная. Народ вёл бизнес прямо из общаги. В каждом корпусе кроме гостиной с телевизором была телефонная комната, и парни висели на телефонах день и ночь, заключая сделки. С нами сидели четыре биржевых мошенника, чьи жёны приезжали практически ежедневно. В Алленвуде визиты были не ограничены, и некоторые из этих ребят торчали в комнатах для свиданий с девяти утра до девяти вечера. Жёны биржевых маклеров приезжали в длинных лимузинах и привозили с собой служанок, которые прямо на тюремной кухне запекали говяжью вырезку. По выходным посетители прибывали с детьми и няньками, у нас в тюрьме была даже специальная детская комната, где дети могли поиграть и отдохнуть.