Николас Пиледжи - Славные парни

Я знал, что сделаю тут кучу денег. Надзор за фермой был таким слабым, что я мог притаскивать туда что угодно. Я подрядился проверять ограду — это означало, что, вооружившись пассатижами, я объезжал ферму по периметру на тракторе, контролируя, чтобы коровы не прорвались где-нибудь. Это давало мне три-четыре часа полной свободы ежедневно. В конце первого дня на ферме я позвонил Карен с местного телефона. Это был вечер среды. В субботу мы встретились с ней в полях за пастбищем и впервые за два с половиной года занялись любовью. Она принесла с собой простыню и большую сумку, полную выпивки, итальянской салями, колбас, особых маринованных перчиков и прочей снеди, которую непросто достать посреди Пенсильвании. Я протаскивал всё это в Льюисбург, складывая в пластиковые пакеты, спрятанные внутри двадцатилитровых фляг с молоком, которые мы доставляли на тюремную кухню. Там наши сообщники распаковывали посылку.

Не прошло и недели, как я связался с людьми, наладившими доставку колёс и травки. Колумбиец Моно по прозвищу Мартышка, из Джексон Хайтс, привозил мне травку, свёрнутую в компактные тугие цилиндры. Я закопал в лесу несколько пластиковых канистр и начал делать запасы. Там у меня были припрятаны ящики со спиртным. Пистолет. Я даже Карен заставлял привозить большие сумки с травкой, когда запасы начинали истощаться. Выбравшись на ферму, я снова вернулся в бизнес.

При этом я вкалывал по восемнадцать часов в день. Вставал в четыре утра, если телились коровы. А если надо было почистить трубы — торчал на ферме до поздней ночи. Я был самым трудолюбивым и старательным работником из всех, кто когда-либо появлялся в тюремном молочном хозяйстве, — даже охранники признавали это.

Между трудами праведными я вовлёк в торговлю колёсами и травкой Пола Маццеи, питтсбургского паренька, который как раз и сел в Льюисбург за сбыт марихуаны. У него были отличные поставщики на свободе, а я организовал доставку товара за стену. Сбытом взялся рулить Билл Арико из лонг-айлендской банды, мотавший срок за ограбление банка. Фактически Арико очень быстро стал крупнейшим поставщиком ганджубаса в Льюисбурге. Билл продавал примерно полкило травки в неделю, что приносило от пятисот до тысячи долларов. Другие парни занимались колёсами и ЛСД. Многие из них за ЛСД и сидели. Тюрьма была огромным рынком. Ворота открылись, и она превратилась в мечту бизнесмена.

Кокаин я приносил сам. Такое дело никому доверить было нельзя. Травку же паковал в гандбольные мячики — резал их пополам, а потом снова склеивал скотчем. Прежде чем перекинуть их через стену, я звонил служащему тюремной больницы, конченому наркоману, который предупреждал моих дистрибьюторов, что пора подтягиваться к гандбольной площадке. Трава была так плотно упакована, что я запросто перекидывал полкило или даже килограмм, использовав всего несколько мячей.

Единственной проблемой стали мои собственные боссы. Поли к тому времени уже отправился домой, но Джонни Дио был здесь, и он не хотел, чтобы кто-то из нашей банды занимался наркотой. С точки зрения морали ему было на это плевать. Он просто хотел избежать лишних проблем с копами. Но мне нужны были деньги. Если бы Джонни давал их в достаточном количестве для поддержки меня и семьи — нет проблем. Но Джонни ничего не платил. Чтобы нормально жить в тюрьме, требовались бабки, и торговля наркотой оказалась лучшим способом их заполучить. Так что свою деятельность мне приходилось держать в секрете. Но, как я ни старался, однажды всё вскрылось. Сцапали одного из моих дилеров, хранившего товар в сейфе в кабинете священника.

Джонни Дио использовал этот кабинет под собственный офис — звонил оттуда адвокатам и друзьям, — а теперь малину прикрыли. Он рвал и метал. Мне пришлось умолять Поли поговорить с сыном Дио, чтобы тот убедил отца не убивать меня. Поли спросил, правда ли, что я торгую наркотой. И я соврал. Сказал, что нет, разумеется. Поли поверил. С какой стати ему было не верить? До того как начались все эти дела Льюисбурге, я даже косяка забить не мог.

Почти два года Карен навещала Генри еженедельно. На третий год частоту свиданий пришлось всё же сократить до одного-двух раз в месяц. Режим содержания Генри существенно облегчился с переходом на ферму, а для детей такие длительные путешествия — почти шесть часов в один конец — были просто невыносимыми. Джуди каждую поездку мучилась от сильных болей в животе, и долгое время никто — ни Карен, ни их семейный врач — не понимал, в чём причина. Только два года спустя, когда Джуди исполнилось одиннадцать, она наконец призналась — туалет в тюрьме был настолько грязным, что она не могла заставить себя пользоваться им в течение бесконечных десяти- или двенадцатичасовых свиданий. Рут, которой в то время было девять лет, запомнила лишь ужасную скуку, одолевавшую её, пока родители с друзьями ели, пили и болтали за длинными столами в огромной, пустой и холодной комнате. Карен брала с собой игрушки, книжки-раскраски и карандаши, но помимо этого детям было нечем себя занять. В Льюисбурге не было игровых комнат, хотя десятки детей приезжали туда по выходным навестить отцов. После первой пары часов в зале свиданий Джуди и Рут так отчаянно начинали нуждаться в развлечениях, что Карен, несмотря на постоянную нехватку денег в семье, позволяла им тратить целые горсти монеток в непомерно дорогих торговых автоматах тюремного магазина.

Карен. Как только Генри сел в тюрьму, наши доходы стремительно иссякли. Это было ужасно. Я на полставки подрабатывала зубным техником. Научилась причёсывать и стричь собак, в основном потому, что этим можно было заниматься дома, приглядывая за детьми. Деньги, которые нам задолжали друзья Генри из «Сьюта», они так никогда и не заплатили. У этих парней ни гроша за душой не было, пока они не провернут какую-нибудь аферу, а когда это случалось, вся добыча испарялась прежде, чем мы успевали получить хоть цент. Был, к примеру, один букмекер, который целое состояние сделал, работая в «Сьюте». Генри всегда ему помогал. Этот парень содержал жену и сына во Флориде, плюс десяток любовниц в Нью-Йорке. Одна из моих подружек предположила, что он мог бы подкинуть нам деньжат, пока Генри в тюрьме. Вместо этого букмекер посоветовал мне отправиться вместе с детьми в полицейский участок и не уходить оттуда, пока нам не назначат пособие.

Такие уж это были люди. Я продала некоторые украденные нами из «Сьюта» вещи Джерри Азаро, крупной мафиозной шишке. Он был другом Генри и членом семьи Бонанно. Денег я так и не дождалась. Он забрал весь товар и не заплатил ни цента. Я читала, как мафиози поддерживают друг друга во время отсидки в тюрьме, но в жизни ни разу такого не видела. Если они не обязаны помогать тебе, они и не станут. Притом, что мы чувствовали себя членами семьи — и мы ими были, — никаких денег нам никто не подбрасывал. Через некоторое время Генри пришлось искать способы зарабатывать за решёткой. Для нормальной жизни там ему требовалось не меньше пятисот долларов в неделю. Чтобы платить охранникам, получать хорошую еду и прочие привилегии. Он ежемесячно посылал мне шестьсот семьдесят три доллара, которые получал в качестве ветеранской стипендии, а позже и то, что сумел заработать контрабандой и продажей наркотиков, но эти доллары доставались нам нелегко, мы оба сильно рисковали ради них.