Владимир Колычев - Не возжелай

Шляхов до боли закусил нижнюю губу и закрыл глаза. Дорофей усмехнулся, наслаждаясь его поражением. Ну вот и настал праздник на улице непуганых идиотов.

Комбинат строили давно — как центр по переработке побочного продукта от металлургических предприятий. Аммиак здесь получали из кокса и коксового газа. Транспортная инфраструктура, водные ресурсы, рабочая сила — все есть, но не хватало коксового газа. Металлургия в стране заглохла, отсюда и проблема. Но не так давно неподалеку от Алтанайска открыли крупные залежи природного газа, добыча идет, путепроводы построены, переоборудование закончено. Не счесть, сколько денег вбухано в этот проект.

Впрочем, Олег не сомневался, что игра стоит свеч. Его отец никогда бы не поставил на темную лошадку. Но в то же время на карту поставлено если не все, то многое. Если проект прогорит, семейный бизнес может попросту рухнуть. Потому и переживает отец, потому Олег здесь, на месте. Он, может, и несильный специалист в этой области, но у него экономическое образование, какой-никакой опыт работы. И главное, личная заинтересованность. Нет у него желания становиться сыном банкрота. Поэтому он смотрит за работой во все глаза, вникает, анализирует и даже принимает важные решения, пусть и с одобрения отца.

Но допоздна он все же старался не задерживаться. Что ни говори, а производство на комбинате вредное, аммиачные пары отнюдь не способствуют укреплению легких.

И сегодня он вернулся на базу в пятом часу. Для первого летнего месяца время раннее. А резиденция у него немаленькая, поэтому Люба только-только закончила убираться. Она сидела на кухне, пила кофе. И о чем-то думая, не заметила, как к дому подъехала машина. И Олега тоже прозевала.

— Олег Александрович! — всполошенно спросила она.

— А чего так испуганно? — усмехнулся он.

— Разве?

— Ты если любовью заниматься будешь, по сторонам оглядывайся. А то зайду, не заметишь.

Олег с интересом смотрел на нее. Волосы у нее убраны на затылок, маленькие ушки забавно оттопырены. Форменное платье на ней с фартуком; в этом наряде она смотрелась куда лучше, чем в своем дурацком сарафане. Еще бы подол укоротить. Да туфли на шпильке надеть. Ну, и чтобы походка от бедра. Чтобы грудь, покачиваясь на ходу, входила в резонанс с его желаниями.

— Чем заниматься?! — Люба потрясенно уставилась на него.

— Сексом… Кто у вас тут сексовик-затейник?

— Что вы такое говорите?

— Охранник там на воротах молодой, здоровый…

— Да я бы никогда!

— Сколько тебе лет?

— Двадцать…

— Двадцать два, — усмехнулся Олег.

— Вы узнавали? — покраснела Люба.

— И ты ни разу, ни с кем?

— Так было бы с кем!

— Ну как я сразу не догадался! — Олег с досадой хлопнул себя ладонью по лбу. — Ты же всю жизнь ждала меня!

— Как я могла вас ждать, если я вас не знала? — Люба отвела в сторону глаза.

Сама понимала, что выглядела сейчас глупо, но признаваться ему в этом не хотела.

— Не могла ждать, — кивнул он. — Но дождалась. Вот он я! Можешь получить под роспись!

— Под роспись? — Люба заинтригованно глянула на него.

Наверняка она подумала о росписи в загсе.

— Есть авторучка… — Олег подошел к ней, двумя руками обнял за талию.

Люба даже не дернулась, лишь только внутренне напряглась — до легкого дрожания в теле. И он не стал развивать вслух свою мысль. Авторучка с передергиваемым затвором, вовсе не фиолетовые чернила — все это так пошло. И неуместно — для девочки, которая мечтала о принце.

— Ты уже закончила? — спросил он, прижав ее к себе низом живота.

— Не надо! — Она изобразила попытку оттолкнуться.

— Я скоро уезжаю… Хочешь со мной?

Да, он мог бы увезти ее в Москву. На пару дней. Поселить в гостинице, покатать по городу в своем кабриолете, а потом обратно в Тьмутаракань. Только так и не иначе.

— Хочу!

— А ты будешь тушить пожар?

— Зачем? — пробормотала Люба, хмелея от прилива чувств и желаний.

— Чтобы я не загулял… Ты же не хочешь, чтобы я гулял от жены?

— Нет.

— А тушить умеешь?

— Я попробую.

Фартук снялся на «раз», платье — на «два». А на счет «три» Олег положил горничную на лопатки. И без слов, но наглядно объяснил ей принцип действия двигателя внутреннего сгорания. Запуск механизма, впрыск топлива, движение поршня в цилиндре. И это было нетрудно. Компрессия в ее цилиндре хорошая, но чувствовалось, что там побывал уже не один поршень. Впрочем, Олег на иное и не рассчитывал.

Слезы лились из двух глаз. Но в три ручья. И с ревом. Люба глаза не протирала, шла по дорожке с опущенными глазами. И ревела она с закрытым ртом — рыдания сдавленные, утробные.

— Ну и что у нас такое случилось? — спросил Федор.

Он принял дежурство, заступил на вахту. Погода отличная, настроение еще лучше. И работа у него не бей лежачего. Сторожка у ворот со всеми удобствами, с телевизором; зимой в ней тепло, летом прохладно. А природа какая! Один вид на Эбэр-озеро чего стоит… Зарплата, правда, неважная, в городе пацаны получают побольше. Но, говорят, скоро комбинат даст первую реальную прибыль, и тогда с начальства снимут за охрану по полной. Это сейчас оплата идет в щадящем режиме, но скоро все изменится. И тогда Федор заживет.

— Ничего! — всхлипнула Люба.

— Мажор обидел?

— Не твое дело! — в голос зарыдала она.

— Тише ты, уволят.

— Уже уволили!.. Сказали, чтобы я больше здесь не появлялась!..

— Все равно, тихо.

Федор обнял девушку за плечи, потянул в сторожку, и она покорно пошла за ним.

Строжка маленькая, но из двух комнатушек — одна остекленная, со столом и телевизором, в другой кушетка и холодильник. Федор завел девушку в спальное помещение, усадил на кушетку.

— Кто уволил? — спросил он.

— Мажор!.. Сказал, что я его обманула!.. А у меня только Генка был… — Люба на секунду задумалась. — И Славка… Ну, и с Гришкой немного… И не совсем…

— Что, значит — не совсем?

— Отстань! — Люба закрыло лицо руками и боком завалилась на кушетку.

— Идиот он, этот твой мажор!.. Сейчас девственницу только в младших классах можно найти.

— Я в старших классах была! — заревела Люба.

— Мне, например, все равно… — Его рука вдруг оказалась под подолом ее сарафана.

— Что ты делаешь? — Люба вдруг перестала плакать.

— Попка у тебя прохладная… Это из-за слез. Это же влага. А когда влага испаряется, температура понижается. Ты больше не плачь, а то совсем остынешь, тогда все…

— Я не плачу, — встревожилась Люба.

Федор переместил руку с одного полузадия на другое.

— Ну вот, здесь уже теплей…

— Это рука у тебя теплая.

— Ну, кто-то же должен тебя согреть… И счет округлить…

— Какой счет?

— Ну, кто там у тебя был? Генка, Славка и Гришкина половинка… Возьмешь мою половинку, и будет «три»…