Юлиан Семенов - Огарева, 6. Повести

Когда Костенко вернулся в министерство, было уже шесть. Он хотел было попросить у помощника дежурного машину и поехать к Ларику, чтобы показаться этому самому профессору Иванову, но ему навстречу поднялся улыбчивый, нежноглазый Садчиков.

- С-славик, я хочу тебя об-брадовать. Некий старшина Нодар Гокиэли опознал по фото нашего Кешалаву. Знаешь, где он его видел? Он его видел в горах, около альпинистского лагеря «Труд». И знаешь когда? На следующий день после эпизода с Налбандовым. И з-знаешь что? В т-тот день все альпинисты в м-маршрут ушли, остался один ин-нструктор Ломер Морадзе. Это уже не старшина выяснил, это я, Морадзе - сосед Кешалавы по Т-тбилиси.

Костенко позвонил к Сухишвили:

- Здравствуй, Серго!

- Здравствуй, Славик, генацвале! - Полковник Сухишвили засмеялся. - Тебе уже сказали про нашего горного Пинкертона?

- Спасибо, Серго. Сказали. Ты меня бранить не будешь?

- Тебе, как и мне, к брани не привыкать, Слава. Начальство бранит, жена бранит, общественность тоже не отстает. А что, дорогой?

- Серго, мне надо, чтобы именно ты полетел к Морадзе. Нас с тобой сейчас интересует только одно, самое главное - найти место, где у Кешалавы оборудован тайник. Тайник там, в горах, больше негде.

- Мы еще не отработали линию его тетки. Старуха теперь живет в деревне, старого княжеского рода старуха.

- Тетка теткой, а то, что он сразу после Москвы рванул, как лань, в горы, - это горячей, Серго, это горячей.

В шесть сорок пять позвонил Ларик.

- Старикашка, - сказал он неестественно бодро, - я передаю трубку профессору Иванову.

Костенко хотел было ответить, что «такие женские номера у него не проходят» и что это «глупо и неловко», но ответить ничего не успел, потому что услышал голос - странный, сухой, резкий, неинтересный по тембру, но властный и снисходительно-картавый.

- Послушайте, Костенко, это Иванов говорит. Вы давайте-ка приезжайте скоренько. Если денег на такси нет, я одолжу. Вы меня очень интересуете, понятно? Вы мне интересны.

- Я не умею рассказывать.

- Что?

- Я говорю, рассказывать не умею про мою работу. Это вас Лазарь Борисович обманул, что я хороший рассказчик.

- Вы меня интересуете не как рассказчик, вы меня интересуете как больной. Поторопитесь, пожалуйста, я тут задержал рентгенолога.

И положил трубку.

Костенко обернулся к Садчикову:

- У кого бы машину стрельнуть, дед?

- Тебе куда?

- В клинику.

- А что случилось?

- Черт его знает. Съезжу - узнаю. Что-то, говорят, с кровью.

Садчиков позвонил к дежурному, выпросил у него на пятнадцать минут разгонную «Волгу» и подвез Костенко на Кировскую.

Профессор Иванов оказался высоким, барственного вида бритоголовым человеком с громадным перстнем на мизинце.

- Неинтеллигентно все это, - сказал он, не ответив на приветствие Костенко. - Пойдемте, там старуха ждет.

Пока они шли по коридору в рентгеновский кабинет, к «старухе» Блюминой, Иванов продолжал выговаривать Костенко, причем оборачивался к Ларику, будто Костенко здесь и не существовал.

- Кичимся тем, что Кафку читаем, - продолжал ворчать профессор, - а к врачу не ходим. Это же неинтеллигентно: чувствовать боль, усталость, запираться во время рабочего дня, чтобы отдохнуть, и не обратиться к врачу. На Западе люди ежемесячно за большие деньги психиатру показываются, а у нас принудительно не затащишь: «Что я вам, сумасшедший?» Разве не так?

Ларик опасливо посмотрел на Костенко - не стал бы тот спорить. Иванов не терпел, когда ему возражали.

- Игорь Павлович, - заметил Ларик, - этот неинтеллигентный тип спас жизнь вашему учителю.

Иванов споткнулся, словно налетел на стену, даже руки выставил перед собой.

- Это вы?! - Он обернулся к Костенко. - Вы милиционер?

- Он полковник, - обидчиво ответил Ларик.

- Это вы спасли профессора Гальяновского?

- Он, он, - радостно повторил Ларик, - именно он.

- Хорошо, что вы мне сказали, Лазарь Борисович, иначе в гневе я мог бы отрезать ему кое-что еще вместе с аппендицитом… Чем вас наградили за то дело? Гальяновский любит рассказывать о том, как вы его спасли от бандитов. Орден? Медаль?

- Часы «Заря», именные, - ответил Костенко.

- А как здоровье того юноши, в которого стреляли бандиты?

- Рослякова? Ничего. Оклемался.

Они вошли в кабинет, и Ларик шепнул: «Раздевайся».

- А где этот Росляков? Гальяновский сделал на его сердце свою лучшую операцию, ее сейчас изучают студенты.

Костенко не ответил, потому что ему казалось, что этот профессор, как и большинство людей такого типа, говорит так, чтобы не дожидаться ответов, а лишь высказывать свои мысли.

- Так как же у него со здоровьем, у этого Рослякова?

- Со здоровьем у Рослякова хорошо, - ответил Костенко. - Правда, после женитьбы стало ухудшаться.

- Что, дрянь попалась?

- Нет. Она не дрянь. Просто он дурак.

- Так, становитесь сюда, поближе. А что же вы майку не сняли? Бросьте ее куда-нибудь, здесь пол чистый.

Сильные пальцы профессора Иванова властно ухватили Костенко за руки и придвинули к холодному экрану рентгеновского аппарата.

«Вот что значит беззащитность, - подумал Костенко. - А у Даля в словаре совсем не то написано».

- А где сейчас этот Росляков? Вместе с вами? Не дышите. Задержите воздух. Где он? А?

- Мне отвечать или воздух задерживать? - спросил Костенко, чувствуя, как в нем растет раздражение против этого громилы с перстнем.

- Отвечайте.

- Из милиции он ушел. Он теперь…

- Не дышите. Еще ближе ко мне. Не дергайтесь!

- Тут металл холодный.

- Согреется. Так где он?

- В адвокатуре.

- Повернитесь левым боком. Почему ушел? Покашляйте. Нет, активней. Здесь болит?

- Нет.

- Не врите!

- Рядом болит.

- А так?

- Так глаза на лоб лезут. Не жмите больше, а то заору.

- Ну и орите, все равно жать буду. Здесь?

- Нет.

- А если так?

- Болит.

- Здесь отдает или бьет в поддых?

- И бьет, и отдает.

- Правым боком повернитесь.

- Рука не пускает.

- А вы поднимите руку. Кашляйте. Сильней. А теперь не дышите. Больно?

- Вы же велели не дышать.

- Вылезайте и одевайтесь. Лазарь, дайте мне сигарету, мои в плаще.

Костенко тихо спросил «старуху» Блюмину - лет тридцати, хорошенькую докторшу-рентгенолога:

- Что, швах мои дела?

- Кто это вам сказал? - Женщина засмеялась, не отрывая глаз от истории болезни, в которую она что-то записывала. - Дела у вас вполне приличные.

Одевшись, Костенко вышел в коридор. Профессор Иванов стоял возле окна и курил. Ларик что-то быстро говорил ему, но, услыхав скрип двери, обернулся и замолчал.

«Плохо дело», - решил Костенко, и сразу же на смену усталости пришло незнакомое ему доселе странное, несколько суетливое желание - узнать о себе и о своей болезни всю правду. То, что он серьезно болен, стало ему сейчас ясно до конца, и он вспомнил, как на днях еще шутливо говорил жене: «Рачок у меня, Машуля», - и совершенно не боялся этих своих слов, и вдруг теперь он ощутил страх, и сказал себе, что никакого рака у него не может быть, все это ерунда, просто какой-нибудь плеврит или воспаление печени, и он - отстраненно и холодно - засек этот внезапно возникший в себе страх, и отметил промелькнувшую мысль про «обычное» воспаление, и вспомнил, что серьезно больные люди интуитивно выстраивают заслон против правды.