Буало-Нарсежак - Любимец зрителей [сборник]

Сильвен взрывается.

– Скажешь тоже! Не ему же все-таки делать намеки на мой возраст.

– Поди узнай! Случается, и злое словцо служит добрую службу. Хочешь знать мое мнение – нам не мешало бы поужинать в людном месте. Нас увидят и воочию убедятся, что ты способен еще выдать на экране очень даже презентабельного Вертера.

Они отправились к «Александру». Сильвен отвешивает поклоны, раздает улыбки, пожимает руки, чувствуя, что за ним наблюдают безжалостные взоры. «Играть Вертера в его годы!» Похоже, все присутствующие в ресторане повторяют про себя эту газетную строку. Тем лучше. В сущности, Сильвен давно уже не ощущал себя в центре всеобщего внимания.

За какой-нибудь час он вновь обрел забытую радость жизни. Он уже перевоплотился в своего персонажа и наполняет бокал Марилен жестом Вертера – он уверен в этом. Внезапно Сильвена осенило: счастье его жизни заключается в том, чтобы перевоплощаться. Стоит ему стать другим – и он испытывает блаженство. Сам же по себе он лишний. Малыш Сильвен! Сильвен – посредственность! Сильвен – зануда!

– Что с тобой творится? – спрашивает Марилен. – А ведь ты и выпил-то всего ничего.

Сильвен не сумел бы объяснить Марилен. Он гладит ей руку.

– Все в порядке, – успокаивает он. – Клянусь тебе, все обойдется.

Назавтра Сильвен является к Медье. Сердце его бешено колотится.

– Вас ожидают, – сообщает секретарша с улыбкой заговорщицы, приберегаемой для тех посетителей, с которыми продюсер на короткой ноге.

Густав Мейер курит сигару. При появлении Сильвена он встает. Не щелкает каблуками, не склоняет голову в низком поклоне, а ограничивается любезным пожатием протянутой руки. Он брюнет и живостью походит на латинянина и по-французски говорит без всякого акцента. Решительно, одни французы коверкают иностранные языки, решает Сильвен, усаживаясь в кресло, на которое ему указал Медье.

– Я полагаю, – говорит Медье, – теперь мы начнем быстро продвигаться вперед.

– Но… у вас все еще нет режиссера, – возражает ему Сильвен.

– А вот и ошибаетесь. Я подписал контракт с Семийоном. До этого Жак Семийон специализировался на короткометражках, и замечательно – тут ничего не скажешь. Он удостоен нескольких премий. Ему двадцать семь. Надо же предоставить шанс молодым, верно? Он присоединится к нам с минуты на минуту. А пока что Густав изложит нам свои соображения.

Короткая пауза, пока Медье наливает виски, и Мейер приступает.

– Вполне четкого представления о будущем фильме у меня пока что нет. Мне чуточку не хватило времени, но по поводу одного мы наверняка согласимся: «Вертер» Гёте лишен содержания. В романе отсутствует сюжет, нет ни перипетий, ни характеров. Это своего рода длинное раздумье о страсти, которая натолкнулась на препятствие.

Мейер наблюдает за лицом Сильвена, а оно выражает одобрение.

– Так вот, – продолжает Мейер. – Выходит, что отправной точкой нашего сценария и должна стать несчастная страсть. А несчастная страсть порождает комплексы.

Сильвен настораживается.

– Очень интересно, правда? – встревает Медье.

Сильвен страшится вникнуть в смысл слов Густава Мейера, но тот, увлекшись, развивает свою мысль, отбивая при этом такт ногой.

– А что такое комплекс? Точное определение – подавленный порыв. Вертер страстно желает Шарлотту, но при этом запрещает себе ее любить. Почему? Признаюсь, я долго искал объяснения, пока не нашел. Отбросим предположение об эдиповом комплексе – оно слишком примитивно. Вообразим себе лучше, что Шарлотта – точный портрет своего папы. Что может быть естественнее, правда? Но когда Вертера потянуло к ней, у него создалось впечатление, что его также потянуло и к ее отцу. Подсознательно, разумеется. Но вы представляете себе этот ужасный конфликт? Бедняге Вертеру не чужда склонность к гомосексуализму, которую он подавляет, и она ищет себе выход в необычайных лирических излияниях. Танцуя от этой печки, нетрудно выстроить сюжет и, главное, оправдать его самоубийство. Ибо каждый сценарист знает, что нет ничего труднее, чем найти оправдание самоубийству. Я даже удивлю вас, сказав, что в подаче Гёте самоубийство Вертера неоправданно. У Вертера нет для самоубийства глубокой причины, оно – прихоть автора. Как сценарист Гёте не стоит… как это у вас говорят?.. Ах да! Вспомнил: не стоит выеденного яйца.

Сильвен думает об отце – тот покончил с собой, вовсе не страдая от комплексов. И проникается ненавистью к Мейеру, не способному понять, что есть чистые самоубийства – самоубийства с высоко поднятой головой лицом к лицу со вселенной.

– Ах! – воскликнул Медье. – Вот и Семийон.

И тут шумно входит крупный блондин. Несмотря на мягкую погоду, на нем дубленка и вельветовые штаны в крупный рубчик. «Хорош, – думает Сильвен, – ему бы еще пастуший посох, зажатый в кулаке, и стадо овец за спиной».

– Простите великодушно! – вскричал Семийон. – У меня увели мотороллер. Пришлось тащиться на велосипеде. – Он валится в кресло и обмахивает лицо, растопырив пальцы веером. – Ну что? – интересуется он. – На каком вы этапе? Когда я обедал с Густавом, он объяснил мне свою задумку. Меня бы она устроила. А вас?

– Нам нравится, – дипломатично отвечает Медье, как бы ручаясь и за Сильвена.

Семийон повернулся к Мейеру.

– Я бы хотел, – продолжает он, – чтобы мы присутствовали при исцелении Вертера. В общих чертах суть психоанализа всем известна, но тут представляется удобный случай продемонстрировать его на глазах у зрителей.

Вскочив на ноги, Мейер соединяет квадратом указательные и большие пальцы, словно отрабатывая раскадровку.

– Я начинаю снимать от дивана. На нем кто-то вытянулся. Медленно поднимаюсь вдоль ног и наконец обнаруживаю лицо Вертера. Голос off [27] За кадром (англ.). врача-психоаналитика: «У вас возникает одна ассоциация за другой: любовь, соитие… И тра-а-ах! Мы прозрели и знаем теперь, что к чему».

Сильвен спрашивает, делая вид, что активно участвует в обсуждении:

– Вы переносите действие в наше время? Никаких костюмов той эпохи?

– Отличный вопрос, – отвечает Семийон. – Лично мне видится вся эта история в Америке. Отец Шарлотты может быть священником.

– Ах! – восклицает Медье, как сладкоежка, предвкушая лакомый кусок. – Вот это мысль! Пуританская среда. Трудности с самого детства.

– В костюмах чуть-чуть в стиле ретро, – с железной логикой дополняет его Мейер.

Семийон подходит к Сильвену, кончиками пальцев поворачивает его голову на три четверти в профиль и при свете из окна долго размышляет, пока наконец не роняет:

– Оно еще не слишком помято. – Осознав, что он тут не один и что Сильвен смотрит на него, извиняется: – Не обращайте внимания. У меня такая привычка – размышлять вслух. Я прикидываю необходимое освещение. – Он дружески похлопывает Сильвена по щеке. – Сойдет, старина. – И возвращается в кресло, по пути налив себе хорошую порцию виски.