Анатолий Степанов - Любить и убивать

— Скоро будет.

— Когда — скоро? — потребовал уточнить Сырцов.

— За поллитром пошел.

Надо полагать, не в здешних дорогих палатках для проезжающих мимо нуворишей покупал свои поллитра Паша Рузанов. Придется ждать, когда он найдет, где подешевле. Сырцов пристроился на чистой, теплой, милой заду бетонной балке. А некто уже хотел общаться:

— Пашка-то тебе зачем?

— Нужен.

— Вот я и спрашиваю: зачем он тебе нужен?

— А ты не спрашивай.

— Грубишь, что ли?

— Грублю.

— А зря. Ты здесь — залетный фраер. Вмиг рога обломаем.

— Тебе до этого три года протрезвляться надо.

Некто страшно удивился, на четвереньках вылез из-под картона и демонстративно поднялся в рост. Под два метра был. Погордился:

— Я и похмельный тебя заломлю!

— Успокойся, а? — попросил Сырцов.

— А ты не хами, — почти миролюбиво поставил условие некто. И вдруг вскричал, взрыдал даже: — Да где этот чертов Пашка?!

— Туточки мы, — неожиданно раздался издевательский голос.

Откуда явился Пашка — неизвестно. Только не от дырки, которую держал в секторе обзора Сырцов. И подошел неслышно: вот он, в трех метрах.

— Принес? — с боязливой надеждой спросил некто.

— Принес, принес, — успокоил его Паша. — Только вот не знал, что к нам в гости мент пожалует. Знал бы, коньячку купил.

— Паша, нам менты здесь не нужны, — сказал некто.

— А где они нужны? — спросил у Сырцова Паша и подмигнул.

— Здравствуй, Паша, — сказал на это Сырцов.

— Добрый вечер, Георгий, — откликнулся Паша.

Ишь ты, по имени. Откуда узнал? Вроде у вождя его имечко вслух не произносилось. А может, и произносилось. Не помнил Сырцов. Лучше на этом не заостряться. Вроде бы проехали. И поэтому:

— Мне с тобой поговорить надо, Паша.

Некто в миг понял, что свидание с поллитром может быть отложено на неопределенное время.

— Потом, — нервно заявил он. — Потом поговорите. А сейчас похмелиться надо. Ты же обещал, Паша!

— Обещанного три года ждут, — автоматически брякнул Сырцов.

— Да ты что?! — взревел некто. — Да я тебя!

Страшен во гневе алкоголик, когда пытаются лишить его выпивки. Но ничуточки не испугался алкоголического гнева Паша. Ответно пригрозил:

— Орать будешь, вообще не дам.

— Ты же обещал, — рыдающим шепотом напомнил некто.

— Вот теперь хорошо говоришь, тихо. Бидона буди.

— Счас сполним! — пообещал некто и, снова встав на четвереньки, вбежал в картонный домик.

— Отдай им поллитра. Я тебе компенсирую, — не совсем ловко изъяснился Сырцов. — А мы с тобой — в сторону и поговорим.

— Поговорим, поговорим, — пообещал Паша, с неподдельным интересом наблюдая, как из домика выбирался Бидон. Бидон как Бидон: невысок и обширен. С тремя стаканами в руках. Пустыми, которые — видно было по невыразимому блеску быстрых, в слезе глаз — страстно хотел видеть наполненными. Сказал чистым голосом:

— Сдавай, Паша. Сейчас Малыш закусь принесет, — и ровным рядком поставил стаканы на бетонную балку, служившую сиденьем Сырцову.

— А четвертый где? — спросил Паша и кивнул на Сырцова.

— Он не будет, — решил Бидон и потребовал от Сырцова подтверждения: — Ведь не будешь?

— Не буду. За рулем, — подтвердил его догадку Сырцов.

— Тогда подожди немного. Мы мигом, — сказал Паша и достал из заднего кармана штанов бутылку «Российской» в непрестижной жестяной бескозырке. Одним движением сорвав с бутылки головной убор, он непрерывной струей трижды прошелся по стаканному ряду. Разлив на троих был аптекарской точности. Появился Малыш с тарелкой, на которой лежали два разрезанных пополам яблока. Закусь на четверых.

— Будем! — решил Паша и неторопливо взял дозу. Малыш с Бидоном принимали тяжело: бил колотун. Справились наконец, захрупали яблочком. Потом притихли, прислушиваясь к внутренней своей жизни.

— Лучше, — подумав, решил Бидон, а ненасытная душа Малыша не желала останавливаться на достигнутом:

— Хорошо, но мало.

— Больше от меня не ждите, — предупредил Паша. — Пойдите погуляйте у метро. Может, что и перепадет.

Малыш и Бидон молча согласились с ним и пошли к дыре.

— О чем будем говорить? — спросил Паша.

— О твоих делах.

— Давай лучше о твоих, — не согласился Паша. — У ментов дел — по горло, и все завлекательные.

— О завлекательных делах потом, за дружеским столом. Если подружимся. А сейчас о твоих делах. Незавлекательных. Малопривлекательных.

— Ух ты! — картинно удивился Паша. Хотел было продолжить, но передумал. Решил подождать, что предъявит Сырцов.

— Именно. Сначала «Ух!», затем «Ах!» и в финале «Ох!».

— Следовательно, сперва удивишь, а в конце попугаешь, — понял догадливый Паша.

— Удивить — удивлю. Но пугать не буду, сам испугаешься.

— Удивляй, — разрешил Паша и, демонстрируя нешибкую свою заинтересованность в разговоре, улегся на бетонный брус ногами к Сырцову.

— Может, удивляя, тебе и пятки почесать? — тихо спросил Сырцов.

— Разуваться лень, — легко ответил Паша.

Подавив в себе мелкого беса неконтролируемого раздражения, Сырцов улыбнулся и сказал без эмоций:

— Как хочешь. А сообщить хочу тебе следующее: я слышал запись твоего разговора с Марией Елагиной, в котором ты за пятьсот баксов поведал ей о весьма пикантных подробностях смерти писателя Владислава Фурсова.

Паша, естественно, ответил так, как и предполагал Дед:

— Мало ли какую лапшу можно навесить на уши доверчивой дамочке для того, чтобы денежку выбить. — Паша был по-прежнему спокоен и ровен, но позу переменил — сел. — Бомжу существовать-то надо.

— Все так, все так, — с удовольствием согласился Сырцов. — Но одно только слегка смущает: доверчивая дамочка убита. Я думаю, что теперь запись этого разговора может сильно заинтересовать тех, кто ведет расследование убийства Елагиной.

— Кассета в ментовке? — быстро спросил Паша.

— Насколько мне известно, пока нет.

— У тебя?

— А если у меня? — задал провокационный вопрос Сырцов. Но поддался Паша, не засуетился, не замельтешил. Сказал насмешливо:

— Тогда я спокоен.

— А если нет, тогда ты не спокоен, — сделал логический вывод Сырцов.

— Что ты от меня хочешь, Жора? — подумав, задал главный вопрос Паша. Не было в нем ни алкоголической расслабленности, ни ленивой беспечности после принятой полторашки.

— Продолжения рассказа, которое ты обещал Маше за двести долларов.

— У тебя двести долларов есть?

— Двести долларов — плата за мое молчание.

— Значит, хочешь, чтобы я и тебе лапшу на уши повесил.

— Лапши не хочу.

— А кроме лапши у меня ничего нет.

— Ты подумай, подумай хорошенько, Паша!

Паша скорчил личико, изображая думающего человека, энергично почесал затылок и в заключение развел руками. Издевался, сволочь.