Станислав Родионов - Глубокие мотивы: повести

— Вам кого? — спросил женский голос.

— Анну Васильевну Фурчало.

Дверь решилась отъехать ещё сантиметров на пять, но их хватило, чтобы Рябинин увидел полоску голубого халата и один глаз.

— Я — Анна Васильевна…

— Мне нужно с вами поговорить.

— А вы откуда?

Он понял, что просто так в квартиру его не пустят, а разговор был не для лестничной площадки. Рябинин достал удостоверение и поднёс к глазу — не к тому, который стекленел в центре двери, а к тому, который насторожённо мигал в узком проёме.

— Я из прокуратуры.

Дверь неуверенно поехала, показав, наконец, что там, за нею.

— Входите, пожалуйста.

Рябинин переступил порог, оказавшись перед молодой женщиной в голубом халате и с каким-то техническим сооружением на голове, словно она поддерживала связь с инопланетянами — вздыбленный ряд алюминиевых бигуди, покрытый прозрачной синтетической косынкой.

— Извините, у меня такой вид…

— Ничего, я по делу.

С такими бигуди встречались женщины даже на улице, выбегавшие в магазин или во двор. Они хотели быть красивыми лишь для одного мужчины, своего, поэтому пробегали мимо других, как существа с летающих тарелок. Рябинин сразу всё уточнил — он здесь по делу, не для любви, и её видом не интересуется.

— Проходите, — сказала она, беспокойно ёрзая взглядом по полу.

— Ботинки бы снять, — догадался он.

— Ну что вы… Если только для отдыха ног, — согласилась хозяйка, двинув к нему носочком туфли пару тапочек, видимо, мужниных.

Рябинин переобулся скоро, поскольку его ботинки не имели шнурков.

— Сюда, — скованно предложила она, всматриваясь в лицо гостя.

Он прошлёпал в большую комнату, скорее всего гостиную.

— Садитесь.

Рябинин поискал глазами стулья, но здесь были только низкие мохнатые кресла, в которых, по его мнению, ни думать, ни работать нельзя. Но пришлось сесть, утонуть в мягком гнёздышке и оказаться перед своими коленками — для того разговора, ради которого он пришёл, лучше подошли бы стулья. Она опустилась на тахту, покрытую синим ворсистым ковром, который ниспадал на паркет, устилая всю комнату, и уходил под охрусталенный сервант и куда-то дальше, под стенку.

— Что-нибудь случилось? — напряжённо спросила она.

— Случилось.

— С мужем? — Её руки с бордовыми ногтями засуетились на коленях.

— Нет, с вашим отцом, Василием Васильевичем Петровым.

— А что с ним?

Руки вяло легли вниз ладонями, и ему показалось, что на халате ниткой просыпана яркая брусника. У неё отлегло от сердца; он видел, что у неё отлегло от сердца. Поэтому Рябинин сказал жёстче, чем хотел:

— Ваш отец совершил уголовное преступление.

— Он живёт отдельно.

— Что? — переспросил Рябинин, хотя и расслышал.

— Мы живём разными семьями.

— Ну и что? — опять-таки не понял следователь.

Он не хотел понимать: его ум понимал, а что-то другое, тоже подобное уму, отказывалось это делать; и это другое было посильнее ума. Уж не душа ли?

— Отец сам по себе, мы сами по себе, — заговорила женщина, слегка раздражаясь. — Вы же его не знаете. Мой отец, к сожалению, имеет дефицит ума.

— Дефицит ума? — переспросил он, удивлённый столь оригинальным сочетанием слов.

— Да-да! Мы ведь раньше жили вместе, но пришлось разъехаться.

У неё были отцовы глаза: чёрные, быстрые, те самые, про которые говорят «стрельнула глазами». Только во взгляде Василия Васильевича было любопытство.

— И в чём же заключается этот дефицит ума?

— Да во всём. Рассказывать дня не хватит. Вот мои дети, его внуки… Мальчика мы водим на два иностранных языка, а Свету на фигурное катание. Так знаете, как он их зовёт? Особо одуренные дети. А моё тридцатилетие? Пришёл, сидит скромненько за столом. Вдруг звонок — приходит незнакомый мужчина. Говорит, пригласил Василий Васильевич на день рождения дочери. Ладно, пустила. Опять звонок. Теперь пришла пара — тоже на мой день рождения. Боже, как повалили… Оказывается, он пригласил всю свою контору. Что вы на это скажете?

— И чем дело кончилось?

— Я, разумеется, никого не пустила. Никаких угощений на такую гопу не хватит. Так отец встал и ушёл вместе с ними в ресторан.

— Он, кажется, не пьёт?

— И не ест, ему бы лишь поболтать.

Она бросила взгляд куда-то ему за плечи, в угол.

— А попробуйте с ним выйти на улицу! Изведёт. Каждому пожилому прочтёт нотацию о здоровье. Пойдём в парк — соберёт вокруг себя таких же чокнутых и держит речь о смысле жизни. А лифт? Он на нём не ездит, пешком по ступенькам бегает. Так обязательно у лифта кого-нибудь подкараулит и проведёт беседу о пользе ходьбы. Идём как-то по улице, вдруг остановил девушку — приличную, хорошо одетую — да и спрашивает: «Милая, чего ж ноги-то еле волочишь?» Ну, скажите пожалуйста!

И она вновь посмотрела ему за спину, куда-то вниз, на пол. Рябинин хотел обернуться, но бежать вслед за её взглядом счёл неудобным, решив это сделать исподволь, как бы разглядывая комнату. Хрустальная люстра, по-паучьи распластавшая свои сверкающие лапы… Бар, заставленный отпитыми бутылками; Рябинин слышал, что полные и закупоренные — плохой тон. Полочка с книгами, казавшаяся какой-то неприкаянной…

— А вы знаете, что его частенько в милицию забирают? — вроде бы с торжеством сообщила она.

— За что?

— Когда за что. Однажды шёл по улице и пел, ну и приняли за пьяного. Другой раз на вокзале к туристам пристал: зачем они нарвали цветов. А как-то попал на эстрадный концерт и стал хохотать: только выйдут артисты да запоют, а он хохочет на весь зал, и ему не удержаться. Так и вывели.

Рябинин довёл-таки взгляд до того места, куда смотрела хозяйка: там стояла полированная распахнутая тумба, в которую был помещён телевизор. Он беззвучно работал, показывая свои нескончаемые программы. Рябинин удивился — не тумбе, не телевизору в ней, не его беззвучию, а тому, что он включён при белом свете, в разгар рабочего дня.

— Тут написал какой-то сатирический рассказ. Что-то в духе Салтыкова-Щедрина. Читал всем, чуть ли не прохожим. Называется «Как один водопроводчик двух кибернетиков напоил».

Она покусала нижнюю губу, как бы заранее давя улыбку от тех слов, которые собиралась высказать:

— Вы не поверите, но у него есть любовница. Да-да, тётка лет пятидесяти пяти.

— Ну и что?

— У него любовница есть, — повторила она, полагая, что следователь не понял.

— Ну и что?

— Стыдно же…

— Чего стыдно?

— Возраста.

— По-моему, он помоложе многих. У вас же есть любовник, почему нельзя ему?

— Какого любовника вы имеете в виду? — негромко спросила она, заметно краснея.

— Не волнуйтесь, я имел в виду супруга.

Она пока не спросила, что совершил её отец.

— Мы привыкли к его художествам. Всего ждём…