Игорь Шинкаренко - Мистерия в парижском омнибусе

—

Вы же знаете, что нет.

—

Хорошо, я тебе верю, ведь ты мне говорила, что у тебя нет возлюбленного. Ты слишком разумна, чтобы влюбляться в мальчиков, которых ты встречаешь в доме Лоренцо или на пляс Пигаль. Но что тогда?

—

У меня все в порядке, месье Поль.

—

Не говори мне так. Я тебя прекрасно знаю… и читаю по твоему лицу, как по открытой книге… и заявляю тебе, что ты сильно изменилась. Ты больше не смеёшься, не можешь держать голову, когда позируешь таким образом, как я тебя прошу, а руки твои свисают вниз так, как будто ты изображаешь не весёлую пастушку, а статую вечной скорби и боли. Все стало плохо до такой степени, что я больше не могу ждать ничего хорошего, и если ты продолжишь плакать, я пропущу срок сдачи моей картины. Моя пастушка оказалась сроду не пастушкой, а дочерью разбойника, которого только что застрелили. И чтобы снова поднять твоё настроение, малышка, есть только одно средство. Расскажи мне о своих печалях. Это тебя утешит, а я найду средство тебя излечить. Давай, расскажи мне все без утайки. Может быть, это Отец Лоренцо, который сдаёт тебе в аренду твою комнатку, причиняет тебе эти страдания?

—

Нет. Он, можно сказать, почти что уважает меня с тех самых пор, как вы меня рекомендовали ему. Он больше никогда не поднимается в мою комнату без моего разрешения.

—

Очень хорошо. Я ему дам премию, как только его увижу, и для этого даже специально срочно повидаюсь с ним.

—

Но ты сама… может быть ты нуждаешься в деньгах?

—

Ой…! Нет. Я зарабатываю у вас в два раза больше, чем могу израсходовать.

—

Может быть ты тоскуешь по родине? Это твоя родная гора… она тебе снится по ночам?

—

Что бы я там делала теперь? У меня там больше никого не осталось, — прошептала бедная девушка.

—

Это правда, — сказал взволнованный её словами Амьен. — Ты ведь сирота.

—

Моя мать умерла в прошлом году.

—

И ты никогда не видела своего отца?

—

Практически нет… я лишь едва, очень смутно,

помню его…. я его видела, когда была совсем маленькой.

—

Это был француз, не правда ли?

—

Мне так говорили соседи. Моя мать никогда не рассказывала о нем.

—

И у тебя больше не было другого отца?

—

Нет, мы жили втроём… только я, мама и сестра. Я думала, что вам это известно.

—

Да, я припоминаю теперь, что ты мне рассказывала, что твоя сестра оставила Субиако в двенадцать лет. Она была старше тебя.

—

Мне тогда было девять лет.

—

И твоя мать позволила ей уехать из дома?

—

Моя мать была настоль бедна, что больше не могла её прокормить.

—

Хм! Мой соотечественник повёл себя безобразно. Если ты благороден, нельзя бросать без средств к существованию свою жену и дочь.

—

Я зарабатывала на жизнь, пася коз, — продолжила Пия, как будто не заметив эту строгую, но справедливую оценку поведения её отца. — Моей сестре было сложнее, чем мне. Она была старше и не могла выносить страдания нищеты. У нее был прекрасный голос, и она получила предложение от преподавателя вокала, который искал учеников. Он предложил ей брать у него уроки музыки, с тем, чтобы потом помочь ей заключить договор с оперной труппой. Она согласилась и уехала с ним.

—

И ты больше не слышала о ней?

—

Она писала раз в год для нас одному мужчине в Субиако, который нам пересказывал новости о ней. Моя мать не умела читать… а я научилась читать только во Франции… благодаря вам.

—

Итак, что с ней стало, с твоей сестрой? Мне ни разу не пришло в голову спросить тебя об этом. Как сложилась её судьба в театре?

—

Она спела в нескольких больших городах Италии. Прошлой осенью она была в Милане и пела в Ла Скала.

—

Как примадонна?

—

Нет, в хоре.

—

Дьявол! Тогда, должно быть, она не стала миллионершей. Но как ты обо всем этом узнала, ведь ты уехала из Субиако?

—

Мне написали оттуда, что наша мать умерла… там знали, что старый Лоренцо меня увёз в Париж. У нас ведь там каждая собака знает Лоренцо, и знают, где он живёт. А шесть недель тому назад я получила письмо от моей сестры, адресованное на мой адрес на улицу де Фос-Сент-Бернар. Впервые в моей жизни мне кто-то написал письмо.

—

Но, надеюсь, оно не будет последним. И ты ответила твоей сестре, я думаю?

—

Да, один раз, а затем пришло второе письмо от неё, в котором она сообщала, что собирается приехать в Париж.

—

Ах! Ба! И она приехала?

—

Да, месяц тому назад.

—

Как, малышка… и ты это скрыла от меня?

—

Моя сестра мне строжайше запретила говорить о ней. Она хотела, чтобы никто не знал, что она появилась в Париже.

—

Но ты то с ней свиделась, я надеюсь?

—

Именно потому, что я больше её не вижу, я и плачу, — воскликнула Пия, вновь разражаясь слезами.

—

Как! Что значит… ты её больше не видишь? — воскликнул Амьен. — Уж не поссорились ли Вы?

—

Поссорились! О! Нет, — вздохнула итальянка. — Мы нежно любим друг друга, как только могут любить две сестры, которые остались совсем одни в этом мире.

—

Итак… тогда почему вы перестали встречаться?

—

Потому что она больше не пришла ко мне.

—

Кто тогда тебе мешал пойти к ней?

—

Я никогда не знала, где она живёт.

—

Ни чего себе! Ах! Это сильно! Что! Твоя сестра приехала в Париж для того, чтобы разыскать тебя… и не сообщила свой адрес! И потом, было бы естественно, как мне кажется, чтобы она жила вместе с тобой.

—

Нет… дом отца Лоренсо ей не подходил… Меня там уважают … хотя бы потому, что я ещё ребёнок… но моей сестре восемнадцать лет, и она очень красива.

—

Ты думаешь, что ты некрасивая?… Ладно, речь не об этом. Я понимаю, по крайней мере, что она имела право не захотеть найти пристанище в этом караван-сарае на улице де Фос-Сент-Бернар. Но это не причина не сообщить тебе, где она поселилась.

—

У нее была причина не делать этого… причина, о которой она мне не сказала, а я не настаивала. Я только знаю, что она не хотела никого видеть и ни с кем не встречаться.

—

Но с тобой-то она виделась?…

—

Да, каждый вечер.

—

Почему вечером?

—

Потому что она знала, что днём я ходила позировать к вам.

—

О! Ты рассказала сестре обо мне?

—

Да! Я ей очень часто рассказывала о вас.

—

А она, о чем она рассказывала тебе?

—

О нашей матери, нашем детстве, нашей родине…

—

И она тосковала по вашей родине, по Субиако?

—

Да… она мне говорила, что её самое горячее желание состоит в том, чтобы жить там вместе со мной.

—

Значит, твоя сестра была готова отказаться от театра?

—

Без сожаления. Профессия певицы ей не нравилась.

—

А ты… ты тоже хочешь отказаться от профессии натурщицы?

—

Я не знаю, — прошептала девушка, опуская глаза.