Саша Южный - Побег из Вечности

– Дрозд, ты посмотри, с чем он пришел!

Дроздов заглянул через спинку сиденья и выругался. У меня на поясе висели пара килограммов тротила с механическим детонатором.

– Не говоря уже о нас, здесь даже от твоего корыта колес не останется, – произнес я.

– Псих! – сказал Дроздов.

– Дверь разблокируй, – мягко попросил я и, когда щелкнул замок, выбрался на улицу.

– Даю тебе последний шанс, Дрозд, – сказал я на прощание. – На этот раз должен быть только один человек – специалист, который сможет разобраться в бумагах. Жди завтра звонка.

На следующий день я встал в семь утра. В этом не было никакой нужды, но мне не спалось. За окном стоял март. Его начало. Зыбкая переменчивая реальность на грани зимы и весны. Я вдруг вспомнил, что Саня собирался в марте слетать на Сицилию.

– Другой уклад жизни, Бензин, – говорил он, предлагая составить ему компанию. – Старые стены, люди, не обремененные лизинговыми платежами, и море без края.

Я тогда согласился. Меня почему-то сразу потянуло на Сицилию. Железо мог двумя фразами создать в воздухе заманчивую картинку.

В десять утра я позвонил Дроздову. Вызов шел, но никто не отвечал. Несколько следующих звонков, сделанных мной в течение каждого часа, дали тот же результат. Я собрался и поехал в офис. У его дверей маячил все тот же охранник.

– Дроздов на месте? – спросил я.

– Вчера убили, – ответил он мне.

– А кто за него? – невозмутимо поинтересовался я.

– Их тоже убили.

– Вчера? – тупо спросил я и, получив утвердительный ответ, отошел от офиса, оглушенный услышанным.

Надо срочно уезжать, думал я, направляясь к трамвайной остановки. За это время что-то произойдет, но меня по крайней мере это не коснется. Следующая моя мысль была о том, что если в группировке убрали и второстепенный командный эшелон, значит, теперь никто не знает о бумагах из сейфа. Сначала я обрадовался, а потом подумал, что лишился всех потенциальных покупателей на «горящие» схемы. На какой-то момент возник соблазн остаться и запустить их, но меня сильно смущали мои доброжелатели, до сих пор предпочитавшие оставаться инкогнито. Они могли оказаться кем угодно. Например, одной из силовых госструктур.

Вечером я поехал на Курский вокзал и купил билет до Белгорода.

Поезд Москва – Симферополь замер у первой платформы белгородского вокзала. Я вышел из вагона. По сравнению с Москвой в Белгороде было намного теплее. На асфальте не было луж и мокрых разводов, а с крыши вокзала полностью сошел снег. Перекинув куртку через руку, я направился к выходу.

Привокзальная площадь, сухая и тщательно выметенная, лежала в ожидании грядущего настоящего тепла.

Я взял такси и теперь через его окно рассматривал город, в котором не был пять лет. Он изменился к лучшему.

Спустя двадцать минут такси остановилось у старого трехэтажного здания. Я рассчитался с водителем, вышел из машины и окинул взглядом выцветшие стены детдома. Пять лет назад они были, кажется, зелеными. Чуть позже из здания вышел человек. Старший воспитатель Казимир Юрьевич. Узнав меня, он долго жал мою руку, с некоторым изумлением повторяя:

– Какой стал, какой стал, а!

Когда я вошел в кабинет замдиректора, он, уже весь седой, заключил меня в объятия:

– Молодец, что зашел! Теперь редко кто бывает. С каждым годом все реже. Где живешь? Чем занимаешься?

– В Москве, – ответил я. – Закончил юридический. Открыл свое дело.

– О! – уважительно произнес зам. – Каким ветром к нам?

– Хочу мать найти.

Зам долго глядел на меня мудрыми выцветшими глазами, потом произнес:

– Это правильно, сынок! Но, если мне не изменяет память, ты уже искал.

– Искал, – подтвердил я. – Еще до армии. Но у них что-то с архивом было не в порядке. То ли подмок, то ли сгорел.

– Восемьдесят пятый год рождения, Кондратов, – палец старшей медсестры опять заскользил лакированным ногтем по длинным спискам в журнале.

Я терпеливо ждал.

– Нет такого! – наконец произнесла она.

Я тихо выругался и произнес:

– Но в доме малютки сказали, что я прибыл от вас.

– Могли напутать, сменить фамилию – да всякое случается.

Глядя на сочувственное лицо женщины, я отодвинулся чуть в сторону, пожилая нянечка сосредоточенно возила шваброй по полу у самых моих ног.

– Так что, Отто, извините, ничем помочь не могу.

Похоже, произносить мое имя медсестре доставляло удовольствием.

– Отто?! – вдруг подняла голову нянечка, вглядываясь мне в лицо. – Боже мой!

– Что такое? – уставилась на нее медсестра.

– Боже мой! – опять повторила нянечка.

– Да не тяните вы, Домна Петровна! Дело серьезное, – прикрикнула на нее медсестра.

– Какого года, вы говорите? – спросила нянечка.

– Восемьдесят пятый, февраль месяц, – опередила меня медсестра.

Нянечка немного подумала и всплеснула руками:

– Так и есть. Помню я его мать. Холод тогда собачий был. А эта девчушка несколько раз приходила. Встанет под окнами и плачет: «Там мой Отто!» Зачем тогда от ребенка отказалась… Да и то понятно, – нянечка в сердцах махнула рукой. – Она неделю у нас пролежала. Ни единая живая душа навестить не пришла. Я потому и запомнила, что имя редкое. А когда тебя в дом малютки переводили, спросили, как звать младенца. Я и сказала, что Отто. Ты не в обиде за имя-то?

– Что вы, мне нравится. Тем более и мама так меня называла. А какая она, вы не помните?

Нянечка пожала плечами:

– Девчонка совсем была. Худенькая, глаза большие, на твои похожи.

– Значит, все-таки вы наш, – произнесла медсестра и снова заглянула в журнал. – Седьмого февраля родились четверо младенцев. Две мамаши не подходят – возраст не тот, а вот две других… – Медсестра вдруг хлопнула по журналу рукой. – Да вот же она! Мария Оттовна Гюйз. Оттовна, понимаете. Потому и он Отто!

– Послушайте, я сейчас! – произнес я и побежал к выходу. Мне нужны были цветы, шампанское, шоколад и еще не знаю что. Не каждый день находят мать!

Железнодорожная, двенадцать оказалась общежитием – четырехэтажка старой постройки на краю города. Стоял вечер, когда я подошел к нему. Дом светился окнами, виднелись силуэты людей. Мне нужна была комната семьдесят шесть. Поднимаясь по лестнице, я вдруг понял, что волнуюсь, не имея на то повода, – вряд ли моя мать до сих пор живет здесь. Но по крайней мере у меня была ниточка.

Комната находилась на третьем этаже. По полутемному коридору целыми выводками носились дети и мелькали женские силуэты в халатах, а на общих кухнях парили на плитах оцинкованные баки с бельем.

Я постучал. Дверь открыла женщина лет тридцати с небольшим. У нее был измотанный вид.

– Скажите, – задал я по сути уже риторический вопрос, – Мария Гюйз здесь не живет?

– Нет, – ответила женщина.