Александр Ли - Вышибала

– Мы даже ничего не успели. Он нагнул меня. Там было плохо видно. Я услышала хрип, обернулась, а у него из горла бьет фонтан. Какой-то псих ворвался и полоснул Красавчика бритвой. – Несчастная заходится в плаче с новой силой.

Ее можно понять. Сатанист Джек сгоряча, не разбираясь, запросто отправит ее на тот свет следом за своим товарищем.

Тем временем громилы из очереди врываются в часовню и через минуту уже вызванивают Джека. Мы с пресвитером подходим к исповедальне. Перед нами ужасающая картина. Красавчик сидит на полу, залитом бурой жидкостью. У громилы перерезана шея. Точнее, чуть ли не полностью отхвачена голова. Она упала набок и держится только на шейном позвонке.

– Да, чтобы сделать такое, нужно полоснуть с немалой силой. Восемнадцатилетняя проститутка явно на такое не способна, – произношу я вслух.

– Джек будет рвать и метать, – угрюмо комментирует громила, стоящий рядом, и почесывает затылок. – Не завидую я тому, кто осмелился пришить Красавчика.

Слышен резкий металлический запах крови. Она продолжает литься из сонной артерии ослабевающими толчками. Меня снова мутит. Видимо, годы без практики дают о себе знать. Раньше я не был настолько чувствителен к жестокостям. Ничего, привычка – дело наживное.

Отец Сэл подходит к убитому, закрывает ему глаза, потом принимается читать отходную молитву:

– Прими, Господи, душу грешного раба Твоего. Пусть покоится с миром…

Дождь. Мелкий, моросящий, серый, беспросветный. Ощущение, будто над городом пороков закрылось небо. Единственное, что нам теперь остается до скончания веков, – эта сочащаяся влага.

Мы петляем по южному пригороду, застроенному однотипными особняками. Старая асфальтированная дорога вся в выбоинах, автомобиль подбрасывает на ухабах, грязь разлетается веером. Машину любезно одолжил мне пресвитер Силлаг. Знал бы я, что у него такая колымага, – попросил Вилли угнать авто его бабушки. Шучу. Он знал, что я еду в такое место, где хорошую машину светить нельзя – иначе можно просто не добраться.

Дома освещены скупо. Я уже знаю, что местные жители боятся включать лишний свет, чтобы не показать уровень своего достатка и не стать жертвами любой из банд. Здесь никто никого не защищает, каждый сам за себя. Главное правило для слабых – не высовываться.

Уличные фонари горят редко, прохожих не видно совсем. Мои мысли темны, как небо над городом. Время приближается к полуночи. Я всегда любил этот час, когда жизнь настоящего Бейсин-сити только начинается.

Мы проезжаем мимо руин сгоревшего дома. Я помню, что тут когда-то жил местный судья. За ним еще один заброшенный участок. На развалинах живописно расползлись хмель и дикий виноград. Третий особняк – наш. Вернее, Пита Хирурга.

Мой водитель Вилли молчит. Он знает, зачем мы приехали в южный пригород, но не понимает, о чем мне можно говорить с рокером-отморозком. Его молчание красноречиво и осуждающе. Он вообще говорит редко, за что я его и ценю.

Мы остановились перед высоким дощатым забором, расписанным граффити и нецензурщиной. Из-за него доносится лай по меньшей мере полдюжины псов.

Вилли не выдерживает и спрашивает, не поворачивая головы:

– Ты уверен, босс?

– Я ни в чем не уверен, но попытаться стоит.

– Знаешь, где сейчас те, кто пытался до тебя?

– Об меня многие обламывали зубы, Вилли.

– Тогда удачи, и храни тебя Бог!

Я выхожу в ночь, направляюсь к калитке. Дождь прекратился, но мои ботинки с узорной перфорацией погружаются в жидкую грязь. В нос ударяет жуткая вонь, в которой смешаны смрад падали и тяжелый дух диких животных.

Я закрываю нос платком и нажимаю на кнопку звонка. Спустя некоторое время на освещенной террасе слышится топот. Из открытой двери доносятся звуки громкого застолья, тяжелый рок из динамиков и разнузданные крики.

Чей-то хриплый голос спрашивает, кого нелегкая принесла. Отвечаю, что есть разговор к Питу Хирургу.

– А, так ты ветеринар?

– Можно и так сказать.

– Сейчас, погоди – скажу Питу. У него эта сука полдня разродиться не может. Воет и воет, я уже хотел пристрелить ее. Но Пит пообещал прикончить сначала меня, а потом тебя. – Человек за забором громко икает. – Когда приедешь. Но сначала помоги ей.

Спустя минуту-другую калитка рывком распахивается, и меня без лишних слов втаскивают вовнутрь. Лай собак и вонь, от которой слезятся глаза, становятся ближе, но страха нет.

Мы общались недолго. Счастливчик Вилли даже не успел забеспокоиться по-настоящему. Как это часто бывало, насчет бандита-рокера он оказался прав. С этим самым Питом Хирургом действительно не о чем было говорить. Обычный громила без намека на наличие мозга.

Я быстро и бесшумно подхожу к машине, распахиваю дверцу и сажусь рядом с водителем. Вилли смотрит на меня. В его глазах читается страх.

– Со мной что-то не то?

– Кровь!.. У тебя руки испачканы.

– Обычное дело. Трудные роды у собаки Пита. Пришлось помочь.

Вилли молча достает из ящика под сиденьем темное полотенце и протягивает мне. Я благодарно киваю, и мы двигаемся назад в город.

О том, что еще видел в вольере, я ему не расскажу. Все равно узнает когда-нибудь.

Мы едем по улице, блестящей после дождя, золотистый свет фонарей радует глаз. Я улыбаюсь про себя.

Никогда не любил больших бойцовских собак, тем более бриндизских, как их назвал Пит Хирург. Злобные твари. Но эта даже лизнула мою руку, когда все закончилось.

Мне не жаль испорченного итальянского костюма и дорогих туфель. Есть ведь такие понятия, как сострадание и гуманизм. Для меня они не пустой звук.

Прошло уже три недели со дня, когда Бейсин-сити не на шутку всполошился после убийства Фрэнки Красавчика. Никого не удивило, что на следующее утро тело проститутки, которой довелось оказаться рядом с ним в момент убийства, нашли в реке. Вся местная желтая пресса разместила на первых страницах фотографии ее обезображенного трупа со следами жестоких пыток.

Я по-прежнему живу в гостевой комнате при церкви, любезно предоставленной мне пресвитером Силом. Здесь тихо, светло. Не скажу, что я чувствую себя прекрасно в этих четырех стенах. Мне тут нравится чуть больше, чем в тюрьме, но куда меньше, чем на улицах Бейсин-сити.

Церковь напоминает мне большой супермаркет. С одним лишь отличием – здесь торгуют не овощами, ветчиной и овсяными хлопьями, а надеждой. Люди верят, что за пару сотен зеленых способны купить себе билет в рай. Что их грехи – это грязь, от которой отмыться – раз плюнуть. Грабь, насилуй, убивай, сквернословь, лги, чревоугодничай. Все сойдет с рук. Ведь есть кабинка, а в ней автомат, который за пару купюр вновь сделает твою душу ангельски чистой.