Владимир Макарычев - Страховой случай

Валентин по-хозяйски поздоровался с приезжими. Ребята готовились по полной программе. На столе стояли початые бутылки с виски и коньяком. На его приветствие отреагировал только один человек. Нехотя поднял свою грузную фигуру из-за стола, пожал Валентину руку и глазами-буравчиками впился в Николая. В знак приветствия мотнул огромной головой, похожей на желтую тыкву, и вопросительно взглянул на Зеленова.

– Мой товарищ. Надежный, – ответил Валентин.

Присев за стол, Николай узнал в полном человеке гостя Зотова, Авдеева Павла Ивановича, и понял, что его тоже узнали. Другие охотники не обратили на прибывших внимания, увлеченные беседой.

– Сижу, значит, под сосной. Рань-прерань. Мочи нет, как спать хочу, – говорил один из них. – Опохмелиться перед охотой не предложили.

– И завтра не предложим, – грозно перебил его «голова-тыква».

Дощатый стол вздрогнул от хохота мужиков. Рассказчик хитровато почесал затылок и продолжал:

– Нет тока, не слышу птицу. Да черт с ней, думаю, хоть высплюсь, кто-нибудь все равно возьмет дичь. Заснул прямо под сосной. Снится мне огромный глухарь. Сел, понимаешь, рядом со мной, чуть ли не на плечо. Как сейчас вижу, хвост веером, голова с красно-черной бородой. Смотрит на меня и начинает шипеть – «скжиги – скажи – скжиги». Чего-то пытается мне втолковать, а я понять не могу. Вдруг заговорил человеческим голосом: «Скажи, мол, мужик, не пролетала ли баба моя? Не сидишь ли ты на ней?» Да как снова зашипит – «скажи-скажи», – клювом вот-вот по башке мне заедет. Начинаю дурачком прикидываться, мол, не видал, не знаю, да и ружья-то при мне нет. В общем, убедил его, что бабу его не трогал. А тут вдруг из-под меня квоканье раздается – «бак-бак-бак-бак». Глухарочка, значит, голос подает. Все, конец пришел, с жизнью пора прощаться. Думаю, как же она подо мной оказалась?

Тут просыпаюсь, стоит передо мною наш егерь, дед Матвей. Борода дергается, смеется, значит, и пальцем на плечо показывает. Смотрю, а на рукаве белое пятно от какашки глухариной. Убитую надо мной птицу держит в руках и говорит: «Ну, ты и спать горазд, самец над тобой на сосне сидел да причитал, а ты – ноль внимания. Я и бабахнул по нему из ружья, только тогда ты и проснулся». Понял я, что означало «бак-бак». Баба моя, значит, снилась. Волновался я, чего без меня одна в большом городе делает? Может, на танцы или еще к кому пошла, пока мужик на охоте?

Посуда на столе запрыгала, от топанья и хохота охотников. Все еще раз выпили и с достоинством принялись за закуску. Авдеев, как главный в компании, назидательно подвел итог:

– Мораль сей басни такова: бабу не стоит держать взаперти. Все равно природа возьмет, заквокает с голодухи. С еще большей силой.

– Верно, Иваныч, – продолжил мысль молодой мужчина, одетый в новенький охотничий костюм, – но и свобода развращает. Получается вседозволенность. Одно спасение в женской моногамности. Стремятся к одному партнеру.

– Все равно что глухарь, – поддержал разговор Валентин, – он, как и женщина, моногамен, а вот самка полигамна [8] . Сама выбирает партнера и спаривается сразу с несколькими самцами. А мужик, получается, ведет себя как глухарка.

– Во дает, животный мир! Учиться нужно у птиц да зверей, как с женщиной обходиться, – снова высказался охотник в щегольском оперении.

– Люди, однако, не животные. Хотя есть мнение, что мужчины и женщины – с разных планет, миров, – высказался очередной дискутер с пышной шевелюрой седых волос и благородными чертами лица.

– Профессор хотел сказать, не то чтобы совсем мы разные, но жизнь все же воспринимаем, словно пришельцы из разных миров, – пояснил профессорскую мысль Авдеев. Было видно, как он с уважением поглядывает на профессора, старается угодить ему, самолично наливая в рюмку спиртное.

– Мужчины и женщины – разные, во всем, даже в весе мозга. И сердце женское мужчинам не пересаживают, – авторитетно заметил седой профессор.

– А как же смена полов? – блеснул ученостью Валентин.

– Это уже писатель-фантаст А. Беляев! «Голова профессора Доуэля». Так называемый медицинский случай. – Профессор для убедительности покрутил засаленной вилкой возле своего виска. – Психика, батенька. К тому же пошатнувшаяся на фоне шизофренических видений, возможно, под влиянием средств массовой информации.

Павел Иванович снова одобрил слова профессора – телевидение несет инфекцию нравственного разложения народа.

– Какой же, по-вашему, вывод? Женщина и мужчина – существа с разных планет? – попытался понять Валентин.

«И о чем, дураки, спорят? – подумал Николай. – Нет чтобы перед охотой выспаться. Не наговорились у себя в университетах. К нам в лес приехали зверей да людей обсуждать. Валентин, как получил капитана, так и лезет во все умные споры. А чего сам понимает, кроме как на «бабки» поставить проштрафившегося водилу?»

– Вот именно, с разных, – плохо выговаривая слова, ответил профессор. Голова его слегка пошатывалась. Вино уверенно делало свое дело. – Объединяет их лишь желание в удовольствии.

– А как же дети? – не унимался Валентин. – Живые существа, родившиеся в их совместной любви?

– Не в любви, а в похоти и страсти. Любовь, батенька, отдельная история. А вот дети… – Профессор задумался, а чтобы отвлечь внимание собеседника от неожиданной паузы, начал костяшками пальцев выстукивать веселую мелодию из старого советского фильма «Бриллиантовая рука». Наконец ему удалось оформить свою мысль: – Дети – инстинкт продолжения рода. И не ищите здесь другого глубокого смысла.

– Ну, есть же в них хоть что-то общее? – воскликнул от полной беспомощности Валентин.

– Есть! – торжественно прокричал в ответ профессор, словно открыл новый закон притяжения. – Эгоизм! Еще кровь у всех одинаковая. Правда, группа ее не всегда совпадает.

– Хочу полететь в космос, чтобы найти планету с голыми женщинами! – вконец разошелся Валентин.

Собеседник в необычном костюме от скуки замурлыкал какую-то мелодию. Несколько раз пытался ее продолжить, всякий раз сбивался и, наконец, устало уронил голову прямо в тарелку с салатом.

Павел Иванович угрожающе поднялся и торжественно изрек:

– Прошу отходить ко сну. Подъем в три часа утра.

Утро наступило внезапно, что называется, не успев моргнуть. От ночи остались лишь две жирных синих полосы, а между ними белел проем дневного света. Словно кошачьи следы, на белой полоске виднелись остатки прошлого дня. На пасмурном небе загоралась заря, и лучи весеннего солнца с трудом пробивались сквозь дождевые облака. Безмолвными великанами застыли высоченные корабельные сосны. Вдруг с опушки мохового болота отчетливо донеслось: «ка-дука-ду» – и оборвалось в тишине спящего леса. Через некоторое время новый звук, похожий на скрежет сгибающегося от ветра металла на деревянной крыше: «скжиги – скжиги – скжиги». Так запел на току глухарь. По цепочке, как солдаты передают в окопе команду начальника, отозвался второй, третий, и вскоре весь лес заполнился песней любви. Внезапно ожили голоса и других пернатых.