Татьяна Полякова - Тонкая штучка

— Голова болит, — пожаловалась я.

— Ерунда. Это тебе доской по башке досталось, — утешил Павел.

Тут мое внимание привлек большой сверток за сиденьем. Одеяло в ярко-красную клетку выглядело прелюбопытно. Я руку протянула, чтоб потрогать, там что-то хрюкнуло и шевельнулось, а я от неожиданности взвизгнула.

— Что это? — удивилась я, тыча пальцем в красную клетку.

— Мотя, — усмехнулся Павел.

— Как Мотя? — ахнула я. — Живой?

— Пока живой. Военный трофей.

— Господи, Боже мой, — только и смогла сказать я.

Естественно, у меня возникла бездна вопросов, но задать я их не успела: мы тормозили возле металлических ворот. Никто нас не встретил. Гиви прошел к калитке, отпер ее ключом и ворота распахнул. Мы въехали во двор очередной дачи, а я поразилась: сколько у нас всяких неизведанных мест. Чьи это владения, интересно? Дом был так себе: здоровенная уродина с казенной мебелью. Мужики выволокли Мотю и сумку с провизией. Сумке я порадовалась, потому что поужинать не пришлось, а есть очень хотелось. Одеяло с Моти стащили. Выглядел он, хуже не бывает: лицо серое, глаза красные, рот перекошен и трясет его так, точно он отбойным молотком орудует. Рот у него был какой-то тряпкой стянут.

Его на стул посадили, Витек потрепал Мотю по плечу и сказал:

— Ты отдохни немного, помечтай, а мы прикинем, что бы такого интересного с тобой сделать. Юлька, может, ты чего придумаешь?

— Ну уж нет. Пытарь я никудышный. Желудок слабый.

— Нам переговорить надо, — серьезно сказал Павел. — А ты его посторожи. Хоть он никакой и уже успел в штаны наложить, оставлять его без присмотра ни к чему. Держи пистолет, начнет дергаться, засвети в лобешник.

Я попробовала возмутиться:

— Чего это я его сторожить должна? И что это у вас от меня за секреты? С чего это вдруг? И потом, я есть хочу.

— Так все равно еще ничего не готово. Думаю, ты мне в такой малости не откажешь и возражать не будешь, — и они ушли, пока я все еще соображала, возражаю я или нет. Я все-таки высунулась вслед за ними и полюбопытствовала:

— А что мы с ним делать-то будем?

— Вот сейчас и решим. Для начала поспрашаем.

— Павел, ты ведь ничего такого, — грозно начала я, — в гестапо я играть не буду. Понял? И тебе не дам. Я даже думать не хочу, что ты можешь…

— Какое гестапо, Юлька? Мы ж не звери. Спустим с него шкуру и домой отпустим.

— Мне твои шутки не нравятся.

— Ладно, убьем вполне цивилизованно, по-людски. Устраивает?

— Павел, — укоризненно сказала я, но он меня перебил:

— Да уйди ты наконец.

— Не ори на меня, — решила я обидеться.

— Я тебе где велел быть? Иди, пока я добрый.

— Хоть Мотя и подлец, — начала я, тут Витек влез неожиданно:

— В гестапо Мишка любил играть. Да вот отыгрался…

— Вы долго будете базарить? — начал злиться Павел.

— А как вы его поймали? — спросила я.

— Гиви, выкинь ее отсюда. Она до завтра будет вопросы задавать.

— Не надо меня выкидывать. Я сама уйду, — Павла злить не следовало. Я вернулась к Моте.

Смотреть на него желания не было, и я в сторонке уселась на диване и томилась. Мотя вдруг стал каким-то синим и еще больше задергался. Тут я сообразила, что его, видимо, тошнит, и к двери кинулась.

— Павел, — позвала, — рот ему освободи. Ему плохо.

— Да хорошо ему, хорошо.

— Он же захлебнется.

— Подходящая смерть для такой свиньи.

— Как хочешь, а тряпку я сниму.

— Он матерится так, что уши вянут.

Материться Мотя не стал, может, просто не мог. Его долго рвало. Я ведро нашла, но пока искала, Мотя уже голову назад откинул, часто-часто дыша.

— Конечно, не очень красиво с твоей стороны пачкать пол в чужом доме, — заметила я, — но, пожалуй, не один ты виноват.

Воняло премерзко. Я подумала, что мне здесь жить, хоть и недолго, выходило, что придется все здесь убрать. Я за тряпкой сходила. Мотя к этому времени совсем оправился и заговорил. Ничего интересного. Мне это быстро надоело, я на него тряпкой замахнулась и пригрозила:

— Будешь гадости говорить, позову Гиви, он тебе опять кляп затолкает.

Мотя замолчал. И тут случилось то, чего я никак не ожидала. Выражение его лица враз переменилось, даже глаза засияли, и улыбка на губах была такая… Смотрел он на мой медальон.

— А я ведь эту игрушку знаю, — сказал он.

Этого не могло быть. Но я испугалась. Он увидел мой страх и понял, что попал в точку.

— Так вот в чем дело… как же я сразу… ах ты, сука!..

— Заткнись, — сказала я, выпрямляясь, — заткнись и, может, жив останешься… Я тебя сейчас развяжу, смоешься через окно.

Я распутала веревку, Мотя поднялся, повернулся ко мне, злорадно улыбаясь, сделал шаг и вдруг понял. Испугался, крикнул:

— Павел!..

Но я завизжала на полсекунды раньше, перекрывая его вопль, выстрелила и сползла на пол, видя, какой тошнотворный вид приобрела стена напротив. Мужики влетели в комнату с оружием в руках. Я сидела, вытаращив глаза и лишившись дара речи.

— Черт, она его пришила, — выругался Павел, — ну что за баба. Просили тебя?

— Ты сам сказал, — с трудом ответила я, — будет дергаться…

— Он что, дергался?

— А что он, по-твоему, делал? — заорала я, а потом заревела.

— Это ты, дура несчастная, его развязала?

— Что я, с ума сошла? Я убирала за ним, а он вдруг как вскочит, толкнул меня, а пистолет на диване, и я… — тут я заревела по-настоящему.

— Ну вот, какого черта я его сюда тащил, по-твоему? — злился Павел.

Я только плечами пожала.

— И что теперь делать прикажешь? Как убийцу искать? Надо же так все испортить…

— Чего ты орешь? Я что, в охранники нанималась? Из-за вас, придурков, в тюрьму сядешь… — тут я так перепугалась, что побледнела и вознамерилась упасть в обморок.

— Эй-е-ей, — направился ко мне Павел, — ты меня пугать завязывай. Шлепнула, и черт с ним. Не велика потеря. Еще кого-нибудь поймаем. Надо его зарыть где-нибудь. Кончай реветь, лучше здесь все вымой.

Конечно, после всех этих событий ужинать мне расхотелось. Я вилкой салат ковыряла и грустила. Несколько раз реветь принималась.

— Не дойму, как он развязаться мог, — никак не желал успокоиться Витек, — я ж проверял, все путем было.

— Откуда мне знать. Гиви вон цепи рвет… Я его не развязывала, и замолчи лучше. Без тебя тошно. — Я заревела, отодвинула от себя тарелку и сказала:

— Домой хочу.

— Кончай ныть.

— Тебе хорошо, а мне людей убивать непривычно, переживаю. И вообще, переубивали вроде всех, и пора нам на заслуженный отдых.

Павел молчал, и я к нему полезла:

— Павел, поедем ко мне, не хочу я здесь. Или опасно очень?

— Не опасней, чем раньше. Мотя покойник.

— А дружки его?

— Что дружки? У них теперь не о том голова болеть должна.

— Так и поедем тогда, не хочу я здесь ночевать.

— Что так?