Владимир Колычев - Нет жалости во мне

– Да нет, Воркут, какие проблемы? – забеспокоился Чубчик. – У меня проблем нет. Вот, думаю, может, у красавчика проблемы, – кивком головы показал он на Алика. – Пусть лепила глянет, может, у него там проблемы по женской части? А то вдруг там петушиная нора, а мы зашкваримся...

Рыхлолицый неторопливо поднял руку, и Чубчик тут же подскочил к нему, сунул в пальцы сигарету, щелкнул зажигалкой. Судя по всему, пожилой был самый авторитетный блатной, смотрящий по камере. И Алик невольно съежился под его тяжелым изучающим взглядом.

– А ты, паренек, и впрямь смазливый, – насмешливо сказал Воркут.

Не сводя с Алика глаз, он присел на край шконки, крепко затянулся, выпустив струю дыма ему в лицо.

– За девочку с мальчиками никогда не пробовал?

– Нет, только мальчиком с девочкой, – в дурном предчувствии мотнул головой Алик.

– И что, получалось?

– Я могу номер ее телефона дать, позвонишь, узнаешь.

– Номер телефона?.. Ловлю на слове. Буду выходить, обязательно спрошу. И на огонек загляну... Как ее зовут?

– Э-э... Катя...

– А тебя?

– Алик я... Полное имя Алексей, а так для всех Алик...

– А для ментов как?

– Ну, гражданин Перелес.

– И через кого ты перелез, гражданин Перелес? – засмеялся смотрящий.

– Ну, через закон перелез. Да неудачно. Штаниной зацепился и завис. Ну, менты и повязали...

Алик бодрился, пытался шутить, а на душе тоскливо выли волки.

– Насколько я знаю, за проституцию статью не шьют.

– При чем здесь проституция? – побледнел Алик.

Час от часу не легче. Сначала смазливый паренек, затем и вовсе до уровня голубой проститутки опустили...

– Вот я и хочу от тебя это узнать, – пристально, рентгеновским взглядом посмотрел на него Воркут. – Вдруг ты – петушок, вдруг за правильную птицу себя выдаешь... Я в принципе не против, твой подвал, что хочешь с ним делай. Только признайся сразу, что с мужиками балуешься – за деньги, без денег, не важно. А то ведь если с нами вдруг за один стол сядешь, мы потом все вовек не отмоемся. Ну а тебя убьем – горло перережем и язык наружу высунем... Так что признайся сразу, тогда и жить будешь, и еще подарки принимать. Мы к тебе в гости ходить будем...

– В гости пусть сам каждый к себе ходит. А с мужиками я не баловался. И не собираюсь...

– А если Виктор Александрович сейчас осмотрит тебя? Если вдруг что-то не то с тобой...

– Ага, счас! Пусть сначала диплом покажет! – запаниковал Алик. – И чтобы все с хаты свалили!

– Смотри, какой борзый!.. За что тебя сюда определили, голубок?

– У вас что, голубятня здесь, чтобы голубков сюда определять?

– Ты не колотись, – нахмурился смотрящий. – Ты на вопрос отвечай. Какую статью шьют?

– Какую, какую – мокрую!

– Сутенера своего завалил?

– Сутенера?! Может, и сутенера! Но не своего! – разошелся от отчаяния Алик.

– А конкретно?

– Троих завалил. Из «нагана»!

– Ух ты, троих! Из «нагана»! – насмешливо хмыкнул Воркут. – Из кожаного?

– Из настоящего!

– Так они что, сутенерами были?

– У них свои сутенеры были... ну, работали на них... может быть...

– Ты мне тут поносом не брызгай! Ты мне конкретно говори!

Кого конкретно он убил, Алик сказать побоялся. Кто его знает, может, Воркут был в хороших отношениях с покойными авторитетами. Что, если в отместку опустит его? И без того мылит глаз на него, козел озабоченный...

– Он друга моего завалил... А я его... Хотел... Его не смог, а дружкам его досталось...

– Что-то ты елозишь, парень. Что-то с тобой не так... Виктор Александрович, а ну покажи, на что ты способен. Диплом показывать не надо, я говорю...

– Эй, погоди, Воркут, не торопись.

К смотрящему подошел невысокий плотный мужчина лет тридцати пяти, с глубокими залысинами на тяжелой яйцевидной голове. Голос грубый, грудной, зычный, движения четкие, уверенные.

– Что такое, Мигун? – недовольно глянул на него Вокрут.

– Тут недавно на Герцена мокруха была, – мельком глянув на Алика, сказал яйцеголовый. – Вячика завалили и Мироныча. Вот такой вот пацанчик завалил, как этот...

– Вячика?! И Мироныча?! – озадачился смотрящий.

– Ну да, черняховская братва, самая лютая и беспредельная...

Мигун повернулся к Алику и более внимательно посмотрел ему в глаза.

– Ты, может, и не знаешь, но мы с черняховскими конкретно в контрах. И спрашивать за Вячика и Мироныча никогда не станем... Ты их завалил?

– Э-э, ну я...

– Точно ты?

– Так это, в деле есть.

– Это верно, глянуть в твои дела для нас не проблема... А за что Вячика и Мироныча завалил?

– Ни за что... Я вообще не знал, кто это такие.

– Зачем тогда стрелял?

Алик заметил, что вся камера притихла, слушая их разговор. Никто из арестантов не решался смотреть на него с грязной иронией. Даже Воркут, и тот притих.

– Игорек друга моего убил. Сначала просто так в него стрелял, а потом пришел к нему в больницу и добил. Все как по науке, с контрольным выстрелом. И пистолет, говорят, с глушителем...

– Значит, этот Игорек киллером был?

– Ну, что-то типа того... Я его выследил, пришел за ним. Их трое было, Игорек сбежал, а двое остались. Один за волыной полез, ну я его и приговорил. А там где первый, там и второй. Ну а потом третий появился...

– Значит, Игорек этот киллером был и на Вячика работал.

– Ну, на кого он работал, я не знаю...

– Но киллером он был.

– Точно сказать не могу... Да мне все равно, киллером он был или нет. Он друга моего убил, а я отомстить хотел...

– Хотел, но не вышло... И где сейчас этот Игорек?

– Понятия не имею.

– Да, дела... Ладно, отдыхай, пацанчик... Как там тебя, Алик?

– Алик.

– Отдыхай, Алик. Никто тебя здесь и пальцем не тронет... Да, Воркут?

– Ну, если он точно Вячика завалил... – камерный авторитет озадаченно провел рукой по своему загривку.

Мигун что-то шепнул ему на ухо, и они вместе ушли в блатной угол, отгородившись от всех пыльной ширмой. А через некоторое время смотрящий позвал к себе Чубчика и что-то передал ему. Парень направился к двери, выкричал надзирателя и о чем-то зашептался с ним через «кормушку». Видимо, они смогли договориться, и то, что Чубчик держал в руке, перекочевало к вертухаю.

А через день Алика ночью подняли с постели и вывели из камеры. Конвоир вел его из отсека в отсек, но уже не требовал от него при каждой остановке поворачиваться лицом к стене. Со второго этажа его подняли на третий и привели в большую просторную камеру, где за хорошо сервированным столом, на фоне тихо светящегося телевизионного экрана сидели двое.

Один, пожилой и толстый, намазывал на хлеб красную икру из хрустальной вазочки, а другой – средних лет и атлетического сложения с приязненной насмешкой смотрел на Алика.

– Ну, проходи, садись! – Движением руки он показал на свободный, но задвинутый под столешницу стул.