Евгений Сухов - Крутые профи

– Кажется, ему дали восемь лет?

– Да. Осталось два. Но это только начало. Не забывай: таких, как Яша Белов, из тюряги просто так не отпускают. Мне тут недавно сообщили, что на него опять какое-то дело шьют лет на пятнадцать. А ты подумай, какой у него был масштаб! Миллиардами парень ворочал! Хоть одна какая-нибудь газетенка в его поддержку выступила? Тишина, все молчат! Боятся. А если тебя сцапают, так о тебе уже на следующий день позабудут.

– Заводы…

– Твои заводы просто с молотка уйдут! Хотя какое там с молотка… Просто отойдут к государству безо всяких вопросов, и все тут!

Верещагин почувствовал, как его лоб стал понемногу покрываться испариной.

– Сразу уехать невозможно, – вяло запротестовал он. – Нужно хотя бы как-то утрясти дела.

– Если ты уедешь сейчас, то хотя бы сохранишь то, что у тебя имеется в зарубежных банках. Если промедлишь пару дней, то ничего не сохранишь.

– Мне хотелось бы выяснить, кто под меня копает. Просто так я не уеду!

– Не парься по этому делу. Я попробую выяснить. В прокуратуре у меня имеются кое-какие связи. Ты можешь куда-нибудь смыться сегодня?

– Не проблема.

– Вот и нечего ждать на собственную задницу приключений! Завтра же первым самолетом сваливай!

Верещагин положил трубку телефона и нажал на кнопку селекторной связи:

– Вот что, Нина…

– Слушаю вас, Ермолай Вениаминович, – с готовностью произнесла секретарша.

– Завтра мне нужно вылететь по делам в Англию, отправьте кого-нибудь за билетами.

– Вы хотите вылететь завтра? – недоуменно произнесла девушка. – Но ведь у вас…

– Именно так, – в сердцах воскликнул Верещагин. – Неужели нужно повторять по нескольку раз? – И, уже укоряя себя за невольную вспышку раздражения, добавил: – Если возможно, то попробуйте даже сегодня.

– Хорошо, Ермолай Вениаминович.

Верещагин отключил связь. Тело понемногу наливалось силой, в нем просыпалась прежняя жажда деятельности.

Оставалось сделать последнее распоряжение по переводу денег за рубеж и улетать ближайшим самолетом. Оглядев столы, подумал: «Теперь в этом кабинете меня ничто не держит».

Лариса сидела на низеньком раскладном стульчике. Хрупкая, в длинном голубом костюме, она выглядела очень молоденькой.

Налетевший порыв ветра растрепал аккуратно уложенную прическу, и русая прядь упала на гладкий выпуклый лоб. Закинув голову на-зад, Лариса запустила длинные тонкие пальцы в волосы наподобие гребня и уложила их на пробор.

Шевцов невольно залюбовался девушкой. Хороша! Любое ее движение было наполнено пластикой, она будто бы не причесывалась, а исполняла партию «Жизели». Специально для него.

Уголья в мангале уже полыхали злобными красными огоньками, требуя пищи. Придется их уважить.

– Ты почему ушла из Большого? – спросил Семен Валентинович, раскладывая на мангале шампуры с мясом.

Угольки сердито вспыхнули, пыхнув на разложенные шампуры серым тяжелым дымом.

– Неожиданный вопрос, – произнесла Лариса, повернувшись к Шевцову. – Тебя дейст-вительно это интересует… Или просто так спросил?

Даже сейчас, сидя на стуле, она каким-то образом сохраняла горделивую осанку, как если бы находилась на сцене в пересечении лучей юпитера. Невероятная осанка!

– Конечно же, интересует.

Еще у нее была длинная шея, на которой восхитительно смотрелось платиновое колье; с ним она не расставалась даже в минуты близости.

– Меня не поставили примой, и я обиделась, поэтому и ушла, – пожала плечами девушка.

– А могли бы поставить?

– Могли… Если бы я была ласковой с художественным руководителем. Так принято.

– Выходит, ты его отвергла?

– Получается, так.

С сочного куска мяса закапал расплавленный жирок. Взметнувшийся огонь облизал куски мяса и тотчас успокоился под каплями воды.

Поставив бутыль с водой рядом с собой, Шевцов спросил:

– А может, стоило бы согласиться, не бог весть что теряла. Тем более что и не впервой! А там, глядишь, и карьера бы заладилась. Гас-тролировала бы где-нибудь за границей: в Америке, в Европе. Валюта бы шла. Поклонники, признание, слава. И прочие приятные сопутствующие вещи.

Еще Лариса не умела сердиться. Самое большее, на что она была способна, так это поджать губы. Следовало признать, что Семен нередко злоупотреблял этой чертой ее характера, уж очень ему нравилось, когда такое хорошенькое личико сворачивалось в неприязненную гримасу.

В этот раз лицо Ларисы оставалось бесстра-стным.

– Нужно бы перевернуть шампур, иначе одна сторона может подгореть, – посоветовала девушка.

Приподнявшись с колоды, Семен Валентинович перевернул шашлыки. Подрумянившись, мясо выглядело особенно аппетитно.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Тебе это важно?

– Просто любопытно.

Вздохнув, девушка ответила:

– Если бы я осталась с худруком, то не встретила бы тебя. Устраивает такой ответ?

Глаза девушки полыхнули, в точности как угольки в мангале. Ну, чем не бесовская сила?

– Вполне.

Лариса поджала под себя ноги, и Шевцов увидел, что она не такая худышка, как могло бы показаться.

– Если бы ты сказала мне об этом раньше, я смог бы купить для тебя целый театр. Была бы в нем полноправной хозяйкой.

– Теперь мне это не нужно.

Их знакомство было до банального простым: он познакомился с ней на одной из презентаций, где ему понравилась стройная длинноногая девушка с непосредственной детской улыбкой. Такое создание хотелось защищать.

Девичьи бастионы пали не сразу. Пришлось месяца три поскитаться по лучшим ресторанам Москвы, прежде чем он услышал заветное: «Я твоя!» Это была его самая большая осада. И, надо признать, его ожидания оправдались сполна. Тихая. Послушная. Понимающая. Полный набор качеств, который напрочь отсутствовал в его благоверной.

Еще через месяц Семен Валентинович купил ей в Центральном округе квартиру, куда любил захаживать в свободные минуты. Именно так поступало большинство мужчин его круга, где постоянная любовница считалась таким же необходимым атрибутом, как веер кредиток. Все это так банально, что становилось тошно. Одна-ко тропинка была проторена, и топать по иной Семен Шевцов не желал.

Он всегда появлялся в ее квартире без предупреждения, как если бы был уверен, что Ла-риса, как девица у окна из старой и доброй сказки, ожидает его появления. В действительности она жила какой-то своей жизнью, часто для него неизвестной. Случалось, что на его продолжительный звонок Лариса не отзывалась, и он был вынужден уходить, глухо бормоча слова негодования.

Позавчера он тоже напрасно простоял у ее дверей, но готов был поклясться, что слышал у порога какие-то неясные шорохи. Его не хотели впускать.