Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня

И хотя пересказ сочиненной истории прозвучал не слишком-то убедительно, Мандавошка, кажется, поверила.

– Короче, двоих кулаком уложил, оба в кровище… – резюмировал сочинитель.

– Ну, ты круто-ой, в натуре! А что же телка? Красивая хоть? Даже лучше меня? – наивно поинтересовалась малолетка.

– Удрала, дура… Я даже познакомиться с ней не успел. Но брюки все равно надо сменить. Ты же знаешь, какие у нас мусора: даже разбираться не станут, сразу на полную катушку раскрутят! – заверил рассказчик, начисто открещиваясь от своего милицейского прошлого.

– Ладно, выбирай себе портки, а я в магазине какую-нибудь шмотку для беременных присмотрю, – бросила Лида и двинулась в смрадный сарай.

Схватив первые попавшиеся джинсы, Голенков наскоро расплатился и направился к «Опелю», чтобы переодеться. Но не успел он стянуть с себя заляпанные кровью штаны, как у машины вновь нарисовалась Ермошина. В руках ее белело бесформенное мятое платье.

– Тук-тук-тук… Открывай, папик, это я, – объявила она и, не спрашивая разрешения, развязно плюхнулась рядом.

И тут произошло непоправимое…

Едва Эдуард Иванович снял с себя брюки, как из кармана со звоном посыпались золотые монеты. Рубашка на спине Голенкова мгновенно взмокла, ладони вспотели. Ему нестерпимо захотелось придушить навязчивую барышню прямо в машине и завести труп в район старых песчаных карьеров…

– Ой, а что это у тебя? А можно посмотреть? – Подняв с коврика монетку, Лида процитировала надпись на реверсе: – Им-пе-ри-ал, де-сять руб-лей зо-ло-том, 1915 год… Че – в натуре золото?

Бывший опер с трудом сдерживал в себе зверя. Мандавошка, эта живая предъява подонку Сазонову, которую он собственноручно слепил из грязи и тлена, могла стать опасной для своего создателя.

– Слушай, Лида… Давай где-нибудь посидим, – предложил Голенков, лихорадочно прикидывая: хватит ли у этой шалавы ума связать воедино империалы и окровавленные брюки?

– А проставишься?

– Не вопрос! – натужно улыбнулся Эдик и, собрав рассыпанные червонцы, спрятал их во внутренний карман куртки.

– Тут неподалеку довольно приличная бухаловка есть. Рули, а я буду показывать, – предложила Ермошина и, выставив свой беременный живот, зашелестела сигаретной пачкой.

Бывший сыскарь знал, какую «бухаловку» имеет в виду несовершеннолетняя проститутка. В нескольких километрах от поселка находился мотель «Ракушка» с небольшим ресторанчиком на первом этаже. Заведение это было не слишком убогим, чтобы называться гадюшником, но и не слишком популярным – во всяком случае, в правоохранительной среде…

Душа всегда требует праздника. А уж нежданная встреча давних друзей-подельников предполагает особый размах. Как ни протестовал Жулик, но заметно захмелевшая Пиляева требовала продолжения банкета и потому уговорила его посидеть в «Ракушке» хотя бы до вечера.

– Спиртное вредно для здоровья, – напомнил Леха. – От него нарушается координация движений и портится цвет лица.

– Нет, спиртное для здоровья полезно, – убежденно опровергла воровка. – Даже полезней, чем анаша. А вредно знаешь что? В ШИЗО сидеть. Да ладно тебе, Леха, не грусти! Столько не виделись… Гужеваться надо кучеряво!

– Нагуляемся еще, – вздохнул Жулик. – Ох, чувствую, нагуляемся!..

Щелкнув сухими прокуренными пальцами, Пиля подозвала официантку.

– Нам еще полкило водки…

Сазонов доброжелательно взглянул в декольте подошедшей девушки и оценил игривую улыбку в ответ.

– Понравилась? – уточнила активная лесбиянка и, оценивающе прищурившись вслед удалявшейся барышне, прокомментировала: – Знаешь, эта не в моем вкусе. Слишком уж маленькая и хрупкая…

– Когда хрупкая женщина попадает в крепкие руки, она меньше ломается, – с многозначительностью парировал Жулик, разливая спиртное по рюмочкам.

– Боюсь, что та мокрощелка, которая на тебя заяву накатала, кого хошь поломает! – вновь напомнила Рита. – Кстати, она тете Шуре какую-то твою фотку показала. Которую якобы ты ей подарил. И вроде бы эта фотка даже твоей рукой подписана.

– Фотография, скорее всего, из ментуры. Интересно было бы знать, кто сочинил и начертал на ней мой автограф? – вздохнул Леха. – Больно уж нагло эта барышня действует. Явно не от себя. Все это очень напоминает стиль Голенкова.

– Все время забываю спросить – а как тебе удалось его посадить?

Жулик лишь хмыкнул:

– Тоже мне, высшая математика! Для любого мусора главное – предъявы, они же улики. Сила улик – в их весомости, а не в количестве. Так вот, незадолго до…

Сазонов не успел договорить – неожиданно его взгляд упал на входную дверь.

В полутемный ресторанный зал неспешно входили те, о ком Леха только что вспоминал, – мусор и улика. Леха сразу узнал бывшего опера-беспредельщика: коротко стриженная голова в мелких шрамах, тонкие синие губы, глубоко посаженные глаза, окруженные сетью мелких морщинок… А вот его спутница – миловидная брюнетка лет шестнадцати, с выпуклым беременным животом – показалась Сазонову незнакомой.

Рита перехватила взгляд собеседника, и лицо ее вытянулось в овал.

– Во, бля… Как по заказу! – пробормотала она и пристально осмотрела брюнетку. – Обожди, обожди… А эту сикуху я, кажется, знаю…

Усевшись за ближний к выходу столик, Голенков и сикуха несколько минут о чем-то шушукались. До слуха Сазонова донеслось лишь несколько реплик.

– …я безалкогольное пиво… За рулем все-таки, – напомнил бывший мент.

– …безалкогольное пиво – первый шаг к искусственному херу, – развязно перебила беременная нимфетка. – Слышь, папик, возьми мне грамм двести какого-нибудь «сухаря». Тут у нас, значит, разминка, как ты обещал. А потом прямо к тебе на работу, конкретно бухать. Договорились?

– …не могу, Лида. Давай в другой раз, – твердо отказал Голенков.

Сазонов нехорошо прищурился.

– Вернулся, значит, – прошептал он, цепко всматриваясь в знакомый профиль. – Выплыл, упырь…

– Таким, как он, бля, место или в гробу, или в зоопарке, – ненавидяще выдохнула Рита, и рука ее инстинктивно потянулась к потайному карману, где всегда лежала опасная бритва. – Слышь, Леха! А давай через черный ход! Подкараулим, и… А с беременной сикилявкой я по-своему разберусь. Трахну ее в натуре!

– Чем же ты ее трахнешь? – не понял Жулик.

– Да хотя бы ножкой от стула. Пусть замрет, гадина, перед лицом беспредела! – театрально объявила блатнючка.

– А ребенок ее неродившийся в чем виноват? Сиди тихо. Здесь темно, и, думаю, они нас не заметит, – с приказными интонациями процедил Сазонов. – Да и сам гражданин бывший начальник чего-то менжуется… Вон, движения какие нервные! И с чего это вдруг?

Нежданные посетители просидели в «Ракушке» минут пятнадцать. Выпроводив спутницу на улицу, Эдуард Иванович напоследок боднул строгим взглядом полутемный зал и на мгновение задержался на столике, где сидели Пиля и Жулик. В какой-то момент глаза беглого зэка и бывшего опера встретились, и Лехе даже показалось, что Голенков его узнал…