Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня

Яблоко от яблони иногда катится очень далеко.

Семнадцатилетняя Таня Голенкова, дочь интригана-мента и стареющей нимфоманки, не походила на родителей абсолютно ничем. Скромная, целомудренная и романтичная, она напоминала оранжерейное растение, невесть почему взошедшее на помойке. Вульгарность и прагматизм эпохи удивительным образом обошли ее стороной. Танины взгляды на жизнь отличались старомодной и трогательной порядочностью. «Правду надо говорить только в глаза… врать недостойно… шептать на ухо подло…» – искренне утверждала она.

Такие жизненные установки вызывали у окружающих в лучшем случае насмешку, а в худшем – покручивание у виска пальцем.

Прыщавые одноклассники, таскавшие безотказных подруг на чердаки и в подвалы, считали ментовскую дочь возвышенной идиоткой, обольщать которую не только бесполезно, но и небезопасно.

Лида Ермошина, проникшаяся своим женским предназначением еще классе в шестом, не раз вздыхала завистливо: «Танька, да ты просто дура! С твоим фейсом любого богатого фраера закадрить – раз плюнуть!»

С родителями Таня и вовсе не находила общего языка. С матерью – в силу ее врожденной блядовитости, а с отцом – из-за его мстительности, любви к подсиживанию и интриганству. К тому же родители оказались вовсе не теми небожителями, каковыми когда-то считала их дочь… Еще в тринадцать лет Таня узнала, что папа в милиции зверски пытает подозреваемых. Что у мамы есть любовники, многие из которых являются папиными сослуживцами. Что папа и мама соревнуются друг с другом во лжи, стараясь при этом переманить на свою сторону взрослеющую наследницу.

Родительские образы, привычные с детства, давно уже истаяли и отлетели в никуда легкой дымкой. В какой-то момент девушка с ужасом осознала, что не любит ни мать, ни отца. Все это выталкивало ее из семьи ощутимо, как из воды пробку. Именно потому Таня и подрабатывала у Мандавошки домработницей и гувернанткой – лишь бы подальше от нелюбимой семьи…

…В тот памятный для себя вечер Татьяна Голенкова сделала небольшое, но весьма странное открытие. Убирая в квартире Ермошиной детскую (беременная подруга расслаблялась с Цацей в «Трех семерках»), девушка обнаружила серый казенный конверт с грифом городской прокуратуры. Из конверта выпало несколько бумаг. «Постановление о возбуждении уголовного дела по ст. 131 ч. 2, Уголовного кодекса Российской Федерации», – недоуменно прочитала она.

В качестве подследственного выступал некий гр. Сазонов А. К. В качестве потерпевшей – гр. Ермошина Л. М., и это заставило Голенкову презрительно хмыкнуть: кто-кто, а она прекрасно знала цену подруге детства.

Домой Таня пришла в некотором смятении чувств. Она всегда отличалась наблюдательностью, и качество это, помноженное на природное трезвомыслие, позволило ей сделать вывод о явной причастности к делу отца…

Наташи еще не было, и это не удивляло – гулящая мать иногда приходила домой лишь к утру. Эдик, сидя за кухонным столом, задумчиво цедил дорогущий коньяк. Это тоже не удивляло: после возвращения с зоны отец нередко пропускал перед сном рюмку-другую. Удивляло другое – откуда у него деньги на «Реми Мартен» по сто баксов бутылка…

– У Ермошиной задержалась? – устало спросил Эдуард Иванович, и по его хрипловатости и замедленности речи было понятно, что он уже прилично набрался.

– Ага. Ей какой-то друг позвонил, пригласил в «Три семерки». Пришлось ждать, пока не вернется.

– Присаживайся, – молвил Голенков мягко. – Ты вот к экзаменам готовишься, я на работе вкалываю… Поговорить недосуг.

Таня послушно опустилась на край табуретки.

– Мама где?

– Я ее из дому выставил, – спокойно сообщил отец. – Где-то час назад. Явилась пьяная, истерику закатила. Ну, я и отправил ее на улицу – пусть хмель из головы выветрится. Наверное, к подруге пошла ночевать…

Судя по отсутствию у дочери реакции, случай был далеко не первый.

– Танечка… Ты ведь уже почти взрослая. Вот, возьми. Платье себе справь или что сама хочешь, – директор «Золотого дракона» достал из лайкового бумажника пять стодолларовых банкнот, пригладил их ногтем и прижал рюмкой.

Щедрость по отношению к дочери была не чужда Голенкову. Хороший коньяк лишь усугублял наплыв отцовских чувств.

– Спасибо… Откуда у тебя столько?

– Заработал, – со странной улыбкой отозвался Эдик. – Таня, послушай… Ты что после школы делать-то собираешься?

– Поступать. В Москву. На актерский. В ГИТИС или во ВГИК. Не решила еще, куда именно, – ответила девушка, наивно блестя очками. – У меня еще год в запасе.

– А давай лучше отсюда уедем. Насовсем. Хочешь? – последовало неожиданное.

– Куда? Зачем? А как же мама? Ты с ней говорил?

– Да ну ее… Пусть со своим Коробейником трахается, – зло отмахнулся Голенков. – А мы уедем. Куда скажешь. Я тебя кем угодно могу сделать, хоть народной артисткой. Есть у меня теперь такая возможность.

Таня молчала ошарашенно. Она не находила слов.

– Я могу купить тебе любую жизнь, какую только захочешь, – с нажимом продолжал наследник вьетнамских сокровищ; молчание дочери он расценил как знак согласия.

– За… чем купить? Как это купить?

Хлопнув рюмку коньяка, недавний арестант мелодично отрыгнул, после чего принялся излагать свои соображения о «жизненной справедливости» и «воздаянии по заслугам». Соображения эти звучали слишком абстрактно, и Таня ничего не поняла. Однако последняя фраза заставила ее насторожиться.

– Только мне тут одно дело надо доделать… Одного сучонка наказать.

– Сазонова?

Бывший мент отреагировал не сразу. Откинувшись на спинку стула, он взглянул на дочь так, как обычно смотрят в перевернутый бинокль; такой маленькой и далекой показалась ему Таня.

– Откуда ты знаешь? – медленно спросил он.

– Это ведь ты подучил Лиду написать на него заявление?

В какой-то момент лицо Голенкова стало похожим на остро отточенный топор. Взгляд остеклянился, скулы заострились, в чертах лица обнажилась звериная беспощадность.

– Да, это я все организовал, – твердо отсек он. – Только это, доченька, не твоего ума дело.

– Но ведь это… неправда! Разве можно обвинять человека в том, чего он не совершал!

– Ты смотри, какая заступница! Может, тебе не в актрисы, а в адвокатши надо идти? – с надсадной хрипотцой уточнил папа, закипая. – Этот, с позволения сказать, человек поломал мне всю жизнь. Тебе, кстати, тоже… разлучив нас с тобой. Это он, он подсунул мне сюда, на эту квартиру, меченные в прокуратуре доллары, а потом заявил, что я вымогал у него взятку! Да ты хоть знаешь, кто такой этот Сазонов? Ты ведь его в глаза не видела! Рецидивист, урка, подлец и мерзавец… И что – теперь, когда я могу нагнуть любого… я должен ему все простить?! Да, я действительно заплатил этой шалаве пятьсот долларов, чтобы она накатала на него заяву и снесла в ментуру. У этого урки… Жулика нет никакого алиби. Семь месяцев назад он скрывался от правосудия в нашем городе. После побега из мест лишения свободы. Так что Сазонов вполне мог изнасиловать твою Лиду. Сто тридцать первая статья – глушняковая, глуше не бывает. Что делают на зоне с насильниками малолеток, знаешь сама. Так что поделом вору и мука. И давай больше об этом не говорить. Маленькая ты еще мне советы давать!