Сергей Ильвовский - Шесть шестых

Колапушин задумался, вспоминая, что говорили ему на телевидении про игру Ребрикова.

– Слушай, а у тебя не создалось впечатления, что он был – как бы это сказать – заторможенный, что ли? Ну под действием лекарства какого-нибудь или наркотика. Черт его знает – применяют же в спорте всякие допинги. Может быть, есть и такие, которые могут на время усиливать умственные способности? Или, не знаю, память как-то резко стимулировать?

– Не-ет! Волновался сначала из-за телевизионщиков сильно – это было. Боялся, что за нами проследят и его убьют, что передачу не покажут и денег ему не отдадут. А потом успокоился и много чего интересного мне рассказал, как он к этой игре готовился. Он занимался какой-то специальной тренировкой... Этой, как ее?.. Аут... авто... Еще как-то, на сварку похожа.

– Аутогенной тренировкой?

– Точно! А что это такое, Арсений Петрович?

– Это, Василий, что-то вроде гипноза. Только человек сам себя гипнотизирует. Ну что ж, кое-что становится понятным. Если он и на игре в таком состоянии был, тогда его поведение вполне объяснимо. Но их правилами это, по-моему, не запрещено. Психологическая подготовка – это же не допинг, во многих областях используется. Это нигде не запрещают.

К письменному столу с двумя дымящимися кружками в руках подошел Немигайло.

– На тебя, Вась, сахару не хватило, – сказал он, ставя кружки на стол. – Потому и не налил. Только нам с Арсением Петровичем, чтобы проснуться. Кофе и кипяток есть. Хочешь – так пей, хочешь – сахару у соседей поклянчь. Или к ларьку сгоняй.

– Да я, Егор Фомич, и спать-то не особенно хочу. Но если надо, могу сходить сахар купить.

– Вот что значит молодость, Егор, – назидательно произнес Колапушин, осторожно отхлебывая из кружки горячий кофе. – Всю ночь катался и по Москве, и по области, а как огурчик. Не то что мы с тобой, старые пни. Ты как, совсем проснулся? Появились какие-нибудь новые соображения?

– А может, мы вообще не в том месте копаем, Арсений Петрович? – задал неожиданный вопрос Егор. – Ну, бывают же всякие дурацкие совпадения. Может, Троекурова заказал совсем другой человек и совсем по другому поводу, а убийца за ним следил и просто всей этой суматохой воспользовался? И будем мы тогда в этом телевизоре до морковкина заговенья копаться.

– Все может быть... Ни одной версии исключать нельзя. У Троекурова, как мы уже знаем, жена намного моложе, чем он сам. Кто знает – может, это какие-то их семейные дела? Или из-за квартиры? Что, не бывало таких случаев? Правда, это все равно никак не объясняет, зачем он пошел за декорацию. Будем разбираться. Значит, поступаем так: я сейчас к вдове Троекурова, а вы с Васей снова на телевидение. Пройдитесь там еще раз – может, кто-то что-нибудь новенькое и вспомнит?

В автомобильную пробку Колапушин попал уже минут через десять после того, как отъехал от Управления на своем стареньком «фольксвагене».

Пробка была серьезная – начиная от Воронцова Поля весь спуск к Яузе, мост через нее и дальше, сколько видел глаз. Вся внутренняя сторона Садового кольца была запружена машинами, время от времени судорожно дергавшимися вперед, чтобы проползти очередные десять – пятнадцать метров.

Как и все люди, передвигающиеся по Москве в автомобиле, Колапушин обычно бесился, попав в безвыходную ситуацию, когда и туда, куда тебе срочно нужно, попасть невозможно, и бросить машину, чтобы поехать на метро, тоже немыслимо.

Но сегодня, каким-то краешком сознания оценивая дорожную ситуацию и вовремя продвигаясь вперед, он совсем не злился, как обычно злятся все водители, а улыбался.

И он знал почему.

Ему вспоминался вчерашний разговор с Жанной, ее выразительные серые глаза, темные брови, изящная фигура, игра эмоций на ее тонком красивом лице – и ему было приятно от этих воспоминаний и на пробку просто наплевать.

А что, собственно, в этом такого особенного? Арсению Петровичу исполнилось сорок два, с женой они без особых проблем разошлись почти семь лет назад, так что он вполне мог себе позволить подумать о женщине, которая ему так понравилась. Тем более что кое-что из того, о чем ему успел поведать Егор, наводило на размышления и даже смутные мечты.

Однако с мечтами пора было заканчивать – наконец-то вырвавшись из плена Садового кольца, он добрался до дома, где до вчерашнего дня жил Борис Троекуров с семьей, а теперь только его вдова с маленькой дочкой.

Прежде чем подъехать к самому дому, Колапушин притормозил и внимательно оглядел его издали.

Ничего особенного – новый монолит, но без какого-то особого шика. И район – нельзя сказать, чтобы очень уж престижный – не самая окраина, конечно, но и до центра достаточно далеко. Ни на какие особые размышления этот дом не наводил.

С трудом найдя место для парковки в заставленном машинами дворе, Колапушин достал сотовый телефон и еще раз перезвонил вдове Троекурова Виктории Николаевне, чтобы извиниться за опоздание и уточнить этаж.

Виктория Николаевна выглядела даже моложе своих двадцати шести лет. Невысокая, хрупкая, с коротко постриженными темными волнистыми волосами, она казалась совсем девочкой, особенно когда принималась горько всхлипывать, несмотря на все усилия держать себя в руках.

Пригласив Колапушина сесть в кресло, она, извинившись, ушла в ванную, чтобы умыться холодной водой. Пока ее не было, Арсений Петрович внимательно оглядел всю комнату.

Тоже ничего особенного. Мебель хорошая, достаточно новая и дорогая, но не сверхроскошная. Никакого безумно дорогого антиквариата, кроме красивых старинных бронзовых каретных часов на невысоком серванте. Конечно, Троекуров, с его гонорарами, вполне мог позволить себе купить такую вещь. А может, она вообще досталась ему по наследству.

Пожалуй, действительно дорогими вещами были большая плазменная телевизионная панель и стойка с разнообразной теле– и радиоаппаратурой: пишущие DVD-плейеры, видеомагнитофоны, тюнер от спутниковой антенны, большой музыкальный центр. По углам комнаты было расставлено несколько высоких акустических колонок – так называемый домашний кинотеатр. Похоже, хорошая теле– и радиоаппаратура были страстью хозяина квартиры. Но во-первых, и это он мог позволить себе купить на свои гонорары, а во-вторых, все это вполне могло быть ему нужно для работы.

По стенам и на серванте было развешано и расставлено множество фотографий в рамочках – от стареньких, уже выцветших черно-белых, до вполне современных, цветных. На некоторых из них без труда можно было узнать и самого Троекурова, и его вдову. Маленькая девочка, с которой они были сфотографированы, несомненно, была их дочерью – внешнее сходство с покойным бросалось в глаза.